Наталья Осис - Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски

Я представляю себе 22-летнего Ван Дейка (тоже картинка с дачи — «Молодой Красавец», а на самом деле: Ван Дейк, «Автопортрет»), приехавшего в Геную в 1622 году и оставшегося здесь на пять лет.

В 1623 году написан «Портрет маркизы Бальби», тем же годом датируется его «Автопортрет» (Эрмитаж), а в 1624 году появляется еще один портрет — Катерины Бальби-Дураццо, нынешняя гордость музея Палаццо Реале.

Интрига тут в том, что совершенно точно известно, кто именно из семейства Бальби изображен на втором портрете, а по поводу первого — ясности нет. Кто-то из семейства Бальби; некая маркиза. Даже дотошные американские искусствоведы ничего не знают, хотя опубликованные ими истории происхождения картин, списки искусствоведческих работ и перечень выставок поражают своей подробностью.

Я, конечно, абсолютно уверена в том, что это всё она — моя Гордая Дама. Она одного возраста с Ван Дейком, он пишет ее первый портрет, когда она еще не вышла замуж, потом пишет еще один, когда у нее уже есть муж из семьи Дураццо (подарившей Генуе девять дожей и двух кардиналов; семья Дураццо тоже торговала шелком, только они начали это делать значительно раньше, чем Бальби, поэтому для Катерины и для всей ее семьи этот брак был очень важен).

Молодой Красавец, написав загадочную маркизу Бальби, и годом позже — уже вполне конкретную Катерину Бальби-Дураццо с красной розой в волосах и всё с той же нежной улыбкой, уезжает в Рим, где выполняет заказы папы Римского, путешествует по Италии, знакомится с работами итальянских мастеров, много работает сам, и возвращается в Геную, где и живет до 1627 года, никуда больше не уезжая.

Катерина рано осталась вдовой и прожила всю жизнь в палаццо Корона, построенном специально для нее как раз накануне приезда Ван Дейка. Теперь это единственный музей улицы Бальби, Палаццо Реале.

Это самый легкий и прозрачный дворец из всех, что я видела. Лестницы, галереи, зеркальные залы — кажется, здесь всё просвечивается насквозь. Внутренний дворик обрамлен верхней галереей с балюстрадой и весь распахнут навстречу морю.

Я представляю себе на этих лестницах двух персонажей моего детства, героев наших дачных картинок: Гордую Даму и Молодого Красавца. В моем детстве их разделяли Иван-царевич и бурлаки на Волге. Для меня они были так же мифичны, как Юдифь с Олоферном, и так же собирательны, как «Завтрак аристократа».

А они были на самом деле. Гордая Дама и Молодой Красавец, Катерина Бальби и Ван Дейк. Именно здесь. Я медленно иду по ступеням мраморной лестницы, касаюсь рукой стены, провожу пальцами по перилам — и «далекое, невозможное вдруг становится близким, возможным и неизбежным».

У нас выпал снег.

Сколько лет в Генуе не видели снегопада, точно неизвестно; может быть, десять лет, а может — сто.

Снег, чудесный снег, всю ночь валил хлопьями, засы́пал и дома, и улицы, и пальмы, и лавры в кадках. Красиво. Светло. Небо белое. Другими словами: снег.

Первым проснулся Петька — и прибежал спрашивать: сделаем ли мы снеговика прям у детского сада — чтоб все видели? Ну, натурально, сделаем; надо только выйти пораньше. Петьку смело́ с нашей постели, следом смело́ Сандро — нужно было срочно высунуться вслед за Петькой на террасу и убедиться, что это снег, а не сладкая манна. Надо полагать, что манне здесь удивились бы меньше.

И тут начал звонить телефон Сандро. Сначала позвонила журналистка, которая хотела сегодня брать у Сандро интервью. Чуть не плача, она рассказала, что живет «на самом верху» (Генуя выстроена на высокой и крутой горе) и сильно сомневается, сможет ли она спуститься вниз со своего «верха». Сандро ее успокоил, как мог, убедил не подвергать свою жизнь риску ради интервью и из дома сегодня ни в коем случае не выходить. Потом позвонили подряд человек пять из театра. Подчиненные говорили неуверенными голосами: я, конечно, попробую сегодня добраться до работы, но… не знаю, не знаю… Сандро бодро говорил: «con calma!» — спокойно! — приходи, когда сможешь. Про тех, кто «наверху», речь даже и не шла. Звонили те, кто живет вплотную к морю. Коллеги говорили: ну ты видал, а? Это ж сколько навалило? Сантиметры!!!

Пока суть да дело, мы себе собрались и вышли на улицу. Красота! Снег валит стеной. Тишина. Небо белое и сиреневое. Мне сразу же захотелось на завтрак в Москву, с милой Катей в «Этаж» или «Бункер»: пить крепкий чай и смотреть в окно, проговаривая «снег идет, снег идет» как молитву.

Ну, думаю, сделаю себе подарок — пойду и посижу полчасика в кафе, а потом уже за работу. Ха! Школы-то закрыты. Детские сады тоже. Сантиметровый снег перед детским садом был даже не тронут. То есть таких идиотов, как мы, больше не нашлось. Кому еще, как не русским, могло прийти в голову тащиться в детский сад, когда снег выпал? И как это непонятно, почему школы закрыты? А вдруг кто поскользнется и упадет?

Дети с удовольствием поскальзывались и падали вдали от своих школ. За полчаса на всех улицах выросли снеговики. В снежки играли все, кто отважился выбраться на улицу. Бежали в порт — смотреть, как снег ложится на воду. Бежали на главную улицу города — кататься на пластиковых пакетах, за неимением санок. Бежали к фонтану — смотреть, не замерзла ли вода, и как она взаимодействует со снегом.

Петьку увела гулять наша подружка Сильвия — и к обеду я стала уже беспокоиться, не пора ли мне ее выручать. Нашла их в кафе за горячим шоколадом, в компании, разросшейся до пяти человек, — мокрых и счастливых. Я спросила Сильвию: «А тебе работать сегодня не надо?» Компания счастливых и мокрых людей посмотрела на меня нехорошо. Помолчали. А потом Сильвия сказала: «Слушай, у вас когда море к Москве подойдет, я тебя тоже спрошу: ты сегодня будешь работать — или все-таки купаться?..»

Иногда наша милая нонна [11] Итал . «nonna» — «бабушка». Энрика остается у нас ночевать — и мы с ней ведем бесконечные разговоры. Если она забывает, что ей нельзя сознаваться в том, что ей уже 81 год, она рассказывает удивительные вещи — о довоенном времени, о войне, о театре Пикколо, где она работала с момента его основания, о Джорджо Стрелере и Паоло Грасси… Наша нонна родом из Милана, и сорок с лишним лет, проведенных в Генуе, не перечеркивают миланской юности: нонна до сих пор считает себя миланезе.

Она работала в театре Ла Скала в пору самого расцвета славы Марии Каллас, но Каллас, или, как здесь говорят, Ла Каллас [12] Как Иванов и Иванова: если Каллас — то «он», а если Ла Каллас — то «она». нашу бабушку не впечатлила. Капризная, говорит, она была и пела не так чтобы очень. «Да ладно, — говорю я, — что ты имеешь в виду? Как это? Мария Каллас — и не очень?» Тогда наша очень корректная бабушка слегка зарделась, потеребила платочек, вдохнула, выдохнула и, глядя мне в глаза, с отчаянной смелостью сообщила, что вживую Каллас была, на ее взгляд, действительно «не очень» — на высоких нотах больше верещала, чем пела. За итальянским словом «верещать» мне пришлось заглянуть в словарь — настолько это было неожиданно.