Наталья Осис - Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски

А вот итальянцев не помню совершенно. Во-первых, их было 40 человек, а во-вторых, никто из итальянской труппы, кроме технического директора Сандро, не говорил по-английски. Я быстро выучила по-итальянски «спасибо», «пожалуйста», «налево», «направо», «здравствуйте» и «до свиданья» — так же, как выучивала на любом другом языке для любой другой театральной труппы, но они так и остались для меня плохо организованной толпой немтырей, устраивающих забастовки из-за отсутствия пива и вина на обед, скандалящих из-за туалетной бумаги и не понимающих, что график их работы вписан в график работы гигантской машины фестиваля, где параллельно идут 8–10 спектаклей в разных театрах Москвы. Самое интересное, что всех их я теперь хорошо знаю, почти всех люблю — каждого по-своему, но соединить этих отдельных людей, которых я знаю и люблю, с теми, составлявшими галдящую и постоянно чего-то требующую толпу, решительно не могу.

К Сандро я кидалась за разъяснениями всякий раз после того, как переводчики мне транслировали какое-нибудь новое, заведомо невыполнимое требование. Три дня у нас ушло на то, чтобы договориться, что все запросы будут поступать сразу к Сандро, а он уже будет передавать их мне. На четвертый день работы я наконец-то, с великодушного разрешения переводчиков, смогла добрать пару часов сна и приехать на площадку к 10 часам утра. Помню, с каким наслаждением я завтракала при солнечном свете, а не в потемках, благословляя русских переводчиков и итальянского технического директора. Позавтракав не спеша, я приехала на площадку, обошла, как мороз-воевода, свои владения, и только собралась найти какой-нибудь укромный уголок, чтобы закапать и запшикать себе в нос и в горло лекарства, которые позволяли мне говорить членораздельно, как эти самые великодушные переводчики напали на меня в темном коридоре, прижали к стенке и грозно спросили, сказала ли я Сашеньке — они с самого первого дня стали называть Сандро Сашенькой — что у меня в наличии имеются сын и муж.

— Какой буж? Кобу сказать? Вы это о чёб? — прогундела я.

— А ты скажи, скажи, — еще строже приказали переводчики и подтолкнули меня к Сандро, который как раз вывернул из-за угла, чтобы озадачить меня то ли арендой сварочного аппарата, то ли покупкой золотых рыбок.

И дальше я опять ничего не помню, кроме работы, — потому что на работе мы ни о чем не говорили, кроме работы!

Вот я всё время и думаю: нормальный я после этого человек или нет?

Самое обидное, что про него, про моего любимого и ненаглядного мужа теперешнего, я тоже ничего не помню.

Как он на меня смотрел? (нормально смотрел)

Как он был одет? (нормально был одет)

Как он попросил мой номер телефона? (при такой работе еще бы у него не было моего номера телефона)

Как мы в первый раз остались вдвоем? А мы вообще оставались вдвоем?..

Что-то же я должна помнить? Как — раз! — и выворачивает разговор совсем на другие рельсы; или вдруг становится понятно, что с завтрашнего дня ты будешь засыпать и просыпаться с улыбкой. Или, наоборот, становится страшно, потому что теперь на этого человека придется смотреть совсем другими глазами, и контролировать каждую фразу, и вообще… вносить коррективы в свое поведение.

А вот этого как раз и не было. Был просто хороший человек, очень профессиональный, очень внимательный, и всё с ним было легко и просто. А больше я ничего не помню.

Хотя нет, не совсем так. Я помню, как трогательно Сандро гордился тем, что для послепремьерного банкета он привез с собой вторую пару штанов — нерабочих, — и радостно мне их в день премьеры продемонстрировал. А на этих «выходных» штанах (приготовленных специально для банкета!) красовалось какое-то очень профессиональное пятно на колене. Я прямо видела, как на предыдущей премьере за пятнадцать минут до спектакля надо было что-нибудь срочно переносить, сгружать или чинить, поддерживая коленом… А может, это было две или три премьеры назад, а штаны так и остались лежать в гастрольной сумке.

Штаны эти я, конечно, уже спрятала: пятно с них не выводится (что не мешает моему Сашеньке называть их «выходными»). Они лежат рядом с моим голубым пиджаком, который тоже давно превратился в линялую тряпочку.

После десяти дней совместной работы последовала ежедневная двухмесячная переписка на английском. У нас была очень важная тема: работа. И еще одна важная тема: как мы устали, черт возьми, и зачем мы только связали свою жизнь с театром. Могли бы ведь работать в банке.

— Представляешь, — говорил мне Сандро, — мы бы в шесть вечера уходили домой. Каждый день. Всегда. И выходные!

— Да, — мечтала я, закрывая глаза, — и выходные, и регламентированный отпуск. И спать сколько хочешь.

— Кстати, — вдохновенно продолжал Сандро. — Приезжай, когда у тебя закончатся проекты. Италия — неплохая, в общем, страна.

— Вас Бунин дискредитировал, — сообщала я.

— Что? — удивлялся Сандро.

— Иван Бунин, — поясняла я. — Нобелевский лауреат.

— И что? Он плохо писал про Италию?

— Данте ваш, говорил, в бабьем шлыке.

— Не понял.

— Не бери в голову, просто русские ассоциации по поводу дантовской шапочки.

— Шапочка смешная, да. Не буду отрицать. Но это было примерно всё, что ему не понравилось в Италии?

— М-м-м-м, еще, кажется, эстетствующие болваны.

— У нас таких полно, — сразу соглашался Сандро.

— На самом деле Бунин про наших эстетствующих болванов говорил. Дескать, живет такой у себя в провинции, в Белёве под Калугой, и во Флоренции был всего одну неделю за всю жизнь. А сам твердит: «Я люблю во Флоренции только треченто [4] Треченто ( итал . trecento — букв . триста, а также 1300-е гг.) — принятое в итальянском языке наименование XIV в. В истории искусства и культуры «треченто» используется также для обозначения периода в развитии итальянского искусства Возрождения — Проторенессанса. …»

— Хороший писатель ваш Бунин. Наши болваны точно такие же. А что, ты говоришь, мне у него надо почитать?

Я диктовала названия, навскидку переводя их на английский.

— Да, — возвращался к теме Сандро, — но главное не это. Не могут же быть главными болваны? (Я счастливо смеялась.) Importante — это то, что у меня есть гостевая комната со ставнями. Я, конечно, light designer, художник по свету, но ради тебя я готов сделаться dark designer — художником по темноте. Подготовлю к твоему приезду комнату так, что ты сможешь там спать сколько хочешь.

Как может сильно уставший человек отказаться от такого приглашения?

Конечно, я поехала.

— Наш дом, — заявил Сандро, широко поводя рукой по маленькой квартирке под самой крышей средневекового здания.

Как всякая нормальная девушка, я должна была заинтересоваться притяжательным местоимением «наш» — спросить «чей это наш?», или что-нибудь в этом роде. Но я же дипломированный филолог…