Наталья Осис - Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски

Прямо под нашим B&B был маленький сырный магазин, и моя новая приятельница научила меня выбирать там моцареллу. Она же перевела с неаполитанского написанное на вывеске: «„Мои моцареллы поют!“ — только по названию видно, что это очень хороший магазин», — прокомментировала она. Она же настояла на том, чтобы пойти туда в первый раз вместе со мной и «представить меня» (так и сказала, честное слово). Я кое-как спустилась по лестнице (голова кружилась еще очень сильно), и выдержала минут десять оживленного разговора на неаполитанском с неизменным выбрасыванием в мою сторону худых и смуглых рук, старательно улыбаясь и держась за стенку.

— Ну вот, — сказала Кармела, вручая мне огромный пакет. — Это я тебе дарю, а в следующий раз он тебе будет отпускать по цене «для своих». Представляешь, как обрадуются Сандро с детьми, когда они придут, а ты, даже больная, им такой ужин приготовила?

Хозяин магазина светился лучезарной улыбкой.

— Приходите, приходите, синьорина, скузате [30] Простите ( итал. ). , синьора, присылайте мальчика своего, если что, пусть скажет, что от вас, я своих не обманываю, всё самое лучшее дам.

Ну, что тут скажешь, кроме grazie? Конечно, я поблагодарила.

— О, она еще очень плохо себя чувствует, но она так рада, так рада, — немедленно прокомментировала Кармела и увела меня наверх.

Моцареллы были восхитительными.

— Это гастрономический катарсис, — сказала я Кармеле. — Всё, что я ела до этого, не имеет даже отдаленного отношения к настоящей неаполитанской моцарелле bufala.

— Вот теперь ты нас понимаешь! — просияла улыбкой Кармела.

Но я была, конечно, еще очень далека от понимания.

Когда я говорю: итальянцы то, итальянцы сё, — мои слова, конечно, надо делить на десять. Во-первых, любое обобщение априори ошибочно, а во-вторых, всегда есть вероятность того, что я попала на такой частный случай, который никак не может быть общим.

Но есть то, в чем все итальянцы без исключения согласны: Юг и Север Италии — это две отдельные реальности, резко отличающиеся друг от друга.

Про северян говорят на юге, что они неискренние, холодные, бездушные, работают как заведенные, одержимы дисциплиной и не умеют радоваться жизни. (Ради справедливости надо добавить, что примерно то же самое говорят все итальянцы о северных народах.)

Если ты живешь на Севере Италии, то про Юг говорить плохо нельзя — это уже политический маркер, можно дискредитировать себя на всю жизнь среди приличных людей.

Всё дело в том, что Юг Италии в принципе убыточен, а Север по большей части его содержит (на Юге экономический застой уже лет пятьдесят).

В послевоенную эпоху вопрос был не столько экономический, сколько социокультурный — люди из южных регионов ехали в северные на работу, план Маршалла обеспечивал вполне устойчивый экономический рост, но только на Севере. На Юге деньги не инвестировались, а просто тратились (и, как говорят и южане, и северяне, не без помощи мафии). Иммигранты с юга оседали в Турине и в Милане, жаловались на тяжелую жизнь и на холод, на отсутствие моря и апельсинов в саду у соседей (сорвать и тикать), не понимали тяжелую северную еду и особенно раздражались на поленту — кукурузную кашу вроде молдавской мамалыги, традиционное блюдо итальянского Севера. Отсюда и главная дразнилка — «polentone»: тот, кто ест поленту. Примерно как французов дразнят лягушатниками.

Нечего и говорить, что северяне, оказавшись под волной мощного иммиграционного потока с Юга, воспринимали пришельцев с некоторым трудом. Те казались им шумными, неумытыми и диковатыми.

Мой друг-режиссер Валерио Бинаско, выросший в небольшом городке на равнине Падана, рассказывал со смехом, как мама пугала его страшными Чиро и Сальваторе — мальчишками из южных семей, ходившими в ту же школу, что и он, и прославившимися на всю округу мафиозными замашками.

«— Если будешь так делать, — по всякому поводу говорила мама, — вырастешь и будешь как Чиро и Сальваторе.

— Да я сам их боюсь, мама».

— Видели бы сейчас этих Чиро и Сальваторе, — добавляет он со смехом. — Смирные увальни, такие же, как наши с равнины Падана. Кепки снимают, когда я прохожу, и не потому, что я режиссер, — в моем городке всё равно никто не знает, что это такое, — а потому, что я сын доктора.

Послевоенное поколение выросло и интегрировалось вполне успешно.

На вопрос «откуда ты?» даже от самого голубоглазого северянина можно услышать: я вырос в Милане, но моя мама из Кампаньи. И это уже повод для гордости.

Современные проблемы в отношениях Севера и Юга имеют совсем другие корни: на фоне общего экономического кризиса Северу содержать Юг становится всё тяжелее. У Севера и своих проблем полным-полно. Так, нынешние студенты далеко не всегда могут найти работу, и всё чаще уезжают за границу; проблема «утечки мозгов» стоит в современной Италии не менее остро, чем в России девяностых.

Давнее противостояние между Севером и Югом теперь используется в политических целях. Крайне антипатичное и крайне правое (на грани с фашизмом) политическое течение «Lega di Nord» при помощи простейшей риторики «перестанем кормить дармоедов» завоевывает симпатии простых избирателей. В то время как сдержанно-левые, к которым традиционно относятся работники культуры и интеллектуалы, ратуют за искоренение ксенофобии во всех видах.

В отечественном сериале «Как я стал русским» обыгрывается незнание главным героем (американцем) коннотации слова «хач». Он с удовольствием говорит «ты — настоящий хач» в публичном месте кавказцу (искренне не видя в этом слове ничего плохого) — и получает миллион проблем.

Слово «terrone» — вполне невинное по этимологии, связанное с «terra», землей, — стало таким же обидным. Использовать его, или даже просто вслух признавать проблематичность многих сторон жизни на Юге, — это значит соглашаться с политикой «Lega di Nord» и зарекомендовать себя как «legista».

В итоге получается что-то вроде тайны Полишинеля: всем ясно, что на Юге есть некоторые проблемы, но никто об этом не говорит.

Боятся стать нерукопожатными.

Великий японский художник-аниматор Миядзаки посвятил целый фильм довоенному Милану. Его персонажи там летают на гидропланах, садясь и взлетая с зеркальных вод миланских каналов. Наша нонна — бабушка Энрика, — посмотрев вместе с нами фильм, растрогалась.

— Так всё и было. Так всё и было. Questa è la vera Milano — вот настоящий Милан.

Бабушка Энрика, жившая когда-то на знаменитой улице Monte Napoleone, в самом сердце Милана, ни разу не была там — с тех пор как тридцатилетней переехала в Геную.

— Боюсь, что я больше Милана не узнаю, — говорит она.