Александр Проханов - Горящие сады

Они сели в машину, выскочили из аллеи. Волкову, промерзшему, в ознобе, казалось: им в спину из деревьев, из мокрых скал кто*то пристально, зорко смотрит.

В Джелалабадском университете — белые, парящие, застекленные арки, похожие на виадук, — они осматривали женское общежитие, подвергшееся разгрому. Флигель, сожженный дотла, с обугленными дверями, полами. Лоскутья женской одежды. Маленькая девичья босоножка, оброненная в бегстве. Вонь бензина и гари. Поодаль, молчаливые и напуганные, стояли служители. Ректор университета, в черном костюме, траурный и печальный, говорил, держа деревянную, расплющенную каблуками ручку.

— Они ворвались в общежитие ночью, — переводил Хасан. — Подняли с постелей девушек, с криками, бранью силой увезли в горы. А комнаты облили из канистры бензином и подожгли. После этого случая все девушки, которые поступили в университет, перестали посещать занятия. Таким образом подрывается правительственный декрет о равноправии женщин. Очень трудно будет убедить девушек снова вернуться в классы.

Волков снимал следы пожара. Кровати с комьями горелых одеял. Хотел сфотографировать ректора на фоне погрома, но тот сделал знак рукой, закрывая лицо, и Волков не стал снимать. Шагая к машине мимо служителей, старался понять, что они чувствуют. На чьей стороне их симпатии. Глаза их были темны и тревожны, смотрели ему пристально вслед.

— Хасан, я хочу посмотреть то место, где вчера обстреляли трактора. Мы можем туда подъехать?

Промчались по горной асфальтовой трассе. Резко затормозили у черной гранитной стены с пятнами рыжих мхов. Бурлила, брызгала речка. На мокрой обочине уродливо чернел обгорелый, исковерканный трактор на просевших ободах с развороченной требухой мотора, источая кислый запах железа и паленой резины.

Волков обошел пожар, масленое тряпье на дороге, оброненный башмак, монетки, оплавленный гребешок. По израненному, иссеченному склону спустился к реке, представляя, как вчера здесь бурлил охваченный пламенем трактор и металось в огне солдатское молодое лицо.

«Сколько рук, — думал он, — сколько добрых и злых прикоснутся к тому полю пшеницы! Как долог путь к урожаю. Кто доживет до хлебов?» Он думал, как напишет свой очерк с того праздничного термезского митинга, отпускавшего в поход трактора, до первой живой борозды; Нил Трофимович в отеле, мечтающий о добре; солдат-сибиряк, кидающий свою душу в огонь; убитый водитель-афганец, обронивший свой гребешок; Мартынов с почернелым лицом — все были хлеборобы, выращивали будущий хлеб.

Хасан плотно прижимался к мокрой скале, чуть отведя автомат, готовый стрелять навскидку, нервный, упругий, взведенный. Волкову передавалось его электрическое возбуждение.

— Едем, — сказал Хасан. — Не нужно здесь слишком долго.

Волков знал, где*то здесь, под Джелалабадом, находится древний храм с собранием улыбающихся гладкоголовых будд. Хотел попросить Хасана свозить его туда, хотел пережить эту землю иначе, отвлечься от сиюминутной кровавой бойни, унести с собой образ лунных, улыбающихся буддийских голов с миндальными закрытыми веками, почувствовать заслоняемую бойней огромную, дремлющую в веках красоту. Но Хасан опередил его.

— Повезу вас к двум нашим людям. Отец и сын. Члены НДПА. Автослесари. Они как раз ремонтируют поврежденные трактора. Поговорите с ними.

Хасан гнал машину по мокрой дороге, нырял за уступы, и Волков ждал столкновения в лоб с какой-нибудь встречной машиной.

— Не волнуйтесь, — сказал Хасан. — Сейчас дорога пустая. Никто не рискует ездить. Вот через час из города выходит колонна «КрАЗов» на Кабул под прикрытием бэтээр. Тогда и остальные пристроятся.

Волков смотрел на худое лицо Хасана, по которому то и дело пробегала чуть заметная судорога. Помнил слова Али о брате Хасана, главаре местной банды. Хотел понять, в чем суть дневной и ночной работы Хасана. Что он знает об этих горах и предгорьях, о выстрелах и поджогах. Что выглядывают его чернильные, не знающие покоя глаза. Чьи глаза следят за ним неустанно.

Вернулись в город. Миновали склады, дуканы. Подкатили к автохозяйству — мятые железные ворота, вывеска, красный флажок. Разобранные, стоящие на домкратах грузовики. Посреди двора — два трактора «Беларусь», синие, в метинах копоти. У одного из них приподнят капот, и на синем закопченном железе знакомая красная надпись «Дружба» и две пулевые дырки, взлохматившие железо. Волков трогал раненый трактор, раненый, но живой, с выхваченными из огня начертанными на капоте письменами. «Вернут, вернут его к жизни! Дойдет, долетит послание!» — думал он суеверно.

На масленом черном дворе молчаливо стояла толпа.

Волков почувствовал вдруг, как холодно промокшим ногам, как зарождается в нем болезнь, утомляясь от одной мысли, что придется переносить ее на ногах, таскаясь в дождях и туманах. Худой, с небритым кадыком рабочий, держа засаленный ключ, обернулся навстречу Хасану, что*то сказал. И у того по лицу пробежала знакомая судорога, дольше обычного держала лицо искаженным.

— Опоздали, — сказал он Волкову, врезаясь плечом в толпу.

Перед ними беззвучно расступились. На земле, среди липких лужиц и бензиновых радужных пятен, лежали два человека, прикрытые белым. Хасан ухватился за край накидки, приподнял: длинно вытянув ноги в калошах, бок о бок лежали два обезглавленных тела. Одно в заношенном свитере, другое в комбинезоне. С красными ошметками шей, белевшими позвонками. Головы были тут же, спутались окровавленными волосами, блестели белками, оскалами белых зубов. Одна стариковская, в морщинах, неопрятной седой щетине. Другая — молодая, с гладким овалом подбородка и щек, с запекшейся сукровью на губах.

Волков, одолевая ужас, смотрел на отсеченные головы, отыскивая в них сквозь подобие смерти другое подобие — черты фамильного сходства. Думал: «Вот еще два хлебороба. Пали за хлеб грядущий».

— Опоздали, — повторил Хасан. — Их нашли час назад в старом арыке за автохозяйством.

Хасан гнал по городу с потемневшей в сырых одеяниях толпой, говорил на ходу:

— Здесь, в окрестностях Джелалабада, несколько банд, с несколькими главарями, но главный — Феруз. Мы охотимся друг за другом. Он назначил за меня пятьдесят тысяч афганей. Хочет взять живым, как и я его. Я знаю, если он возьмет меня живым, он сдерет с меня кожу, вырежет глаза и язык и отрежет голову, как делал это с баранами в отцовском доме. Я тоже хочу его взять живым. Надеюсь, что я это сделаю первым.

Они свернули в узкую улочку, шумную, кривую и тесную. Два старика, закатав по колени штаны, месили голыми костистыми ногами холодную глину. Тут же торговали лавчонки, дымила жаровня. Торговец овощами вывалил у арыка на землю груду редиски, перемывал ее в мутной воде, и она начинала светиться холодным лиловым светом. У глухих деревянных ворот стоял военный грузовик с часовым. Охранник на сигнал машины отворил в воротах глазок, пропустил их вовнутрь, и Волков очутился в замкнутом дворе с остатками размытой росписи на фасаде, в джелалабадском ХАДе, откуда выехали утром.