Рейчел Джойс - Золотой жук мисс Бенсон [litres]

– Что ж, я никогда больше туда и не поеду! – с вызовом сказала Марджери, обращаясь к тишине. – А ну ее на фиг, эту Британию!

И когда глаза ее начали сами собой закрываться, перед ее мысленным взором возник еще один человек, но не отец, а мать, как всегда терпеливо чего-то ждущая, тяжело обмякнув в своем любимом кресле у окна. И Марджери впервые показалось, что мать, возможно, не просто зря тратила оставшиеся ей годы жизни, а старалась по мере сил своих как-то отгородить собой Марджери от жестокого внешнего мира, как-то защитить ее. И хотя мысль эта была сущим безумием, Марджери вдруг пожалела, что не может сейчас поблагодарить мать.

В этот момент полицейский автомобиль, светя перед собой фарами, медленно проследовал мимо шанти-тауна и двинулся по дороге в сторону их бунгало. Но Марджери этого уже не видела. Она крепко спала.

Бери-бери вернулась, и он чувствовал себя совершенно больным. Ему было так плохо, что он больше спал, чем бодрствовал. А если пытался хоть что-то съесть, его тут же выворачивало наизнанку. Но мучила его не только тошнота. Было больно двигаться, даже дышать было больно. И все это продолжалось уже несколько недель.

С другой стороны, лежать неподвижно он не любил, потому что тогда его сразу начинали одолевать воспоминания. Чтобы их отогнать, ему приходилось все время что-то делать, чем-то себя занимать. И он считал – листья на каком-нибудь дереве, камни у себя под ногами или количество шагов, которые успел сделать до того, как его снова вырвало. Он знал, что, если не удастся сосредоточиться на каких-нибудь подсчетах, тот нечеловеческий страх сразу им овладеет, и тогда он перестанет понимать, где находится и что здесь делает.

Но время от времени ему удавалось увидеть мисс Бенсон, и он вспоминал, что прибыл сюда для того, чтобы возглавить ее экспедицию. Но, заглянув в свой блокнот, никак не мог понять, какой сегодня день. Он помнил только, что Рождество было уже давно, а после Рождества он еще довольно долго ждал получения паспорта и лишь после этого добрался до того городка и снял комнату; в эту комнату он мог бы вернуться, вот только найти ее теперь не мог. И он начинал изучать разные даты в своем блокноте; одна из них свидетельствовала о том, что отъезд из Брисбена состоится 18 февраля, и он понимал, что это, должно быть, скоро, но никак не мог понять, почему у него на пути все время возникает столько препятствий. Сперва полицейские, которые зачем-то арестовали его и посадили в камеру. Потом этот британский консул. Та неприятная блондинка. Собака, которая пыталась его убить. Револьвер. Ах да, у него же теперь есть револьвер! Он, правда, никак не мог вспомнить, зачем его украл. Но хуже всего были, конечно, японцы. Они теперь окружали его со всех сторон.

А он от них убегал. Бежал очень быстро, хоть и не понимал, спит он или бодрствует. Он бежал, толкая ногами красную землю на дороге, ведущей к бунгало мисс Бенсон, но впереди было так темно, и ему никак не удавалось заставить свои ноги бежать как следует. Казалось, ноги у него вот-вот отвалятся. А все из-за этой бери-бери. И фары японских танков светили все ближе. Он спиной чувствовал их свет. Если ему не удастся убежать, японцы поймают его и отвезут обратно в лагерь, а там полно змей. Там повсюду змеи, куда ни посмотри.

Он помнил, сколько змей было в Бирме; они лежали под хижинами, свернувшись кольцом; они мгновенно ускользали с тропы в джунгли; повсюду валялись их сброшенные старые шкурки, похожие на разлохматившиеся канаты. Тогда ему удалось найти способ, который помог ему вынести все – и дизентерию, и нехватку еды, и умиравших от холеры заключенных, и тяжкие многокилометровые пешие переходы. Он просто научился себя уговаривать. Говорил себе, например, что эти люди вовсе не мертвы, а просто лежат на солнышке. Или еще, что внутри у него бушует пламя, потому что он особенный. Потому что мать всегда считала его, своего любимого мальчика, особенным, не похожим на других, гораздо лучше их всех, а значит, он не пропадет и не умрет. Но вот от чего он никак не мог избавиться, так это от змей, которые были везде. Некоторые парни в лагере запросто отрубали змее голову, а потом съедали ее, но он, Мундик, скорее умер бы от голода, чем стал есть змею. Скорее заполз бы в какую-нибудь дыру и издох там, чем постоянно видеть этих проклятых змей.

Он помнил, что некоторые заключенные пытались бежать, но их всегда возвращали обратно и оставляли снаружи, за колючей проволокой, и никому не разрешалось им помочь, потому что они должны были быть наказаны. И всю ночь тогда Мундик слушал их пронзительные крики: «Змеи! Змеи!», хотя старался не слушать, старался не испытывать к несчастным никаких чувств, но они все продолжали кричать, а утром всем показывали их тела, почерневшие и наполовину объеденные. И хотя Мундик знал, что змеи не способны так обглодать человеческое тело, мысль о том, что такое все-таки возможно, пронзала его мозг, и тогда уж он мог думать только об этом.

А теперь ему стало ясно, что мисс Бенсон совершила нечто ужасное. В тот день он направлялся в бунгало, чтобы наконец поговорить с ней и раз и навсегда все выяснить, однако ему пришлось довольно долго прождать снаружи, потому что он услышал, как ужасно кричит та блондинка. И это продолжалось много часов. А потом он увидел, как мисс Бенсон, шатаясь, вышла на веранду, вся покрытая кровью. И это было так ужасно, что он бросился бежать. Он побежал обратно в Пум и уже почти добежал, но все никак не мог остановиться, все бежал и бежал, и голова у него ужасно кружилась, и тут вдруг прямо перед ним возникла та машина. Выбора у него не было. Оставалось только упасть на колени и сдаться.

Машина остановилась. Какой-то японец рывком поставил его на ноги и посветил ему прямо в глаза своим фонариком. Мундик присел, ожидая первого удара, но оказалось, что это не японец, а какой-то полицейский.

Полицейский что-то сказал ему, но он ничего не понял.

И, не зная, что делать, показал этому полицейскому свой паспорт и страничку с визой, а потом ползал на коленях и умолял не лишать его жизни. И все повторял: «Мерси, мерси», как все они тут, в Новой Каледонии, говорят.

Полицейский внимательно рассмотрел паспорт Мундика, перелистал его, изучил все печати и сказал: « Oui, Monsieur», но не пнул Мундика ногой, а помог ему подняться и даже рюкзак его подал, а потом спросил: « Anglais ? Британец?»

Мундик утвердительно кивнул. Полицейский угостил его сигаретой и, чиркнув спичкой, дал ему прикурить. Потом снова спросил: « Les dames? Les dames anglaises?» [33]

Мундик никак не мог догадаться, о чем это он спрашивает. Он только головой помотал, чтобы полицейский понял, что бежать он вовсе не собирается, и сказал: « Non».