Луиза Фейн - Дочь Рейха [litres]

Я не могу заставить себя произносить эту гадость и перестаю петь. Эрна, скосив глаза, видит мои плотно сомкнутые губы и изо всей силы тычет меня локтем в бок. Сдвигает брови, едва заметно качает головой. Нехотя я начинаю петь второй стих.

Позже, когда мы идем домой, я рассказываю Эрне, в чем поклялась, пока делала вид, будто произношу слова песен.

– Как только Вальтер уедет, я начну помогать твоему отцу в Сопротивлении. Пожалуйста, расскажи мне, что я могу сделать.

Эрна берет меня под руку:

– В нынешних обстоятельствах для тебя это слишком опасно.

– За себя я не боюсь, мне уже все равно. Честно.

– Да мне и сказать, в общем-то, нечего. Никакой организации, вообще-то, нет. Так, несколько разрозненных контактов, и все. Большее сейчас невозможно. У гестапо везде свои уши. Стоит только шепнуть что-нибудь против правительства, как тут же начинаются аресты. Люди боятся.

– Чем же тогда занимается твой отец?

– Поддерживает контакты. У них подпольная сеть. Люди, которые в ней состоят, знают лишь одного-двух других, с которыми держат связь. Так что если кого-то арестуют, то всех он не выдаст. Насколько я понимаю, они передают информацию. Пытаются помочь людям выехать из Германии. Укрывают тех, кого не удается отправить, находят им убежища. Особенно детям.

– Я хочу помогать, Эрна, всем, чем только смогу. Домой мы идем молча, думая каждая о своем.

Мне стала дорога эта крошечная гостиная позади кафе, с ее потертым ковром, продавленным старым диваном. Тут я в безопасности. Это мое убежище, и здесь я сегодня встречаюсь с Вальтером, прежде чем он уедет из Германии навсегда. Странно, что мне так легко и спокойно среди абсолютно чужих людей и так тяжело и страшно в собственном доме.

В приоткрытую дверь я вижу дворик: угольный ящик, уборная, мусорные баки. Слышу позвякивание посуды на кухне, приглушенное гудение голосов в кафе. Сердце бьется сильно и часто.

Я сижу, уставившись в холодный камин, когда Феликс, сын Лены, тихонько проскальзывает мимо меня в кухню. На пороге стоит незнакомец. Кто это? Мне становится страшно. Передо мной чужак: высокий, худой, с головой лысой, как колено. На лице как будто одни скулы – выпуклые, гордые, какие-то слишком гордые; глаза запали, лысая голова вся в кровоподтеках и корках засохших болячек. Одна рука перевязана, плечи ссутулены. Наверное, какой-то бродяга зашел, увидев открытую дверь. Его вид вызывает у меня отвращение, я непроизвольно отшатываюсь.

И вижу его глаза.

Что они с тобой сделали?

– Не думал, что снова увижу тебя, – говорит этот чужой человек.

Я делаю к нему шаг, поднимаю руки, глажу его лицо. Под пальцами становится мокро, я поднимаю руки выше, ощупываю короткий пушок у него на голове. Его прекрасные светлые кудри, где они? Их нет.

– Нет, – шепчу я. – Нет, нет, нет!

Мы садимся на диван. Лена, ее мать, Феликс – все тут. Увидев Вальтера, Лена, чтобы не закричать, прижимает руку ко рту. Ее мать протягивает нам по небольшому стакану чего-то крепкого. Я опрокидываю напиток себе в рот и чувствую, как его содержимое огненной струей стекает по моему пищеводу.

– Принеси ему поесть, – наставляет мать Лену. – Видишь, он изголодался.

– Нет, – сипло возражает Вальтер, – не надо еды. – Дрожащей рукой он поднимает стакан и тоже выпивает. – Вот этого еще. Пожалуйста.

– Лена, принеси из кухни бренди для стряпни. Идем, Феликс, нельзя оставлять кафе без присмотра. – Отправив таким маневром из комнаты дочь и внука, она выходит за ними следом, и мы остаемся вдвоем.

– Вальтер, что с тобой было? – шепчу я.

Мне хочется дотронуться до него, но я боюсь: он так худ, что, кажется, может переломиться от одного моего касания.

Вальтер качает головой. В глазах у него слезы, но он их, похоже, не замечает.

– Нечестно, – наконец говорит он. – Нечестно, что я здесь, а они все еще там, в этом… аду.

– Расскажи мне. – Не удержавшись, я осторожно трогаю его за руку кончиками пальцев.

Он смотрит на меня, проводит рукой по губам. Рука сильно дрожит.

– Н-не могу. Я н-не знаю таких слов.

– Прости, что раньше я не верила тебе, думала, что это все неправда. Вальтер, я так виновата перед тобой. – Я беру его здоровую руку и слегка ее пожимаю.

Как могла я быть такой слепой? Вижу Вальтера, но мои глаза отказываются верить, что это он. От него прежнего, такого, каким я знала его всего десять дней назад, осталась лишь тень. Эмоции захлестывают меня, я не могу говорить. Как за десять дней можно сотворить такое с человеком?

– Я пыталась, – выдавливаю я, – пыталась их тоже вытащить, твоего отца и дядю.

Бесполезные слова. Никчемные, неуместные.

– Знаю. Я знаю, что это ты меня спасла. Высокие покровители. Так они говорили, прежде чем меня выпустить. Спасибо. Но даже высокие покровители не помешали им выпороть меня на прощание. – Он поднимает рубашку, и я вижу рубцы и синяки на его теле. – Двадцать пять плетей на дорожку.

– Боже мой! – Я впиваюсь зубами в кулак.

Входит Лена с бутылкой бренди. На три четверти наполняет наши стаканы и тут же уходит – щеки запали, глаза полны ужаса.

– Что с твоей рукой?

Он не отвечает. Большими глотками пьет бренди. На лбу выступают капельки пота. Но вот спиртное начинает действовать, и Вальтер постепенно успокаивается. Дыхание выравнивается, руки перестают дрожать.

Слезы застилают мне глаза, сквозь их пелену я вижу Вальтера расплывчато. Наконец они проливаются, текут по щекам ручейками сострадания и стыда.

– Лагерь… – Он мотает головой.

– Расскажи мне. Пожалуйста.

Он смотрит на свою левую руку в толстой гипсовой повязке. Делает еще глоток бренди и тихим, неузнаваемо тусклым голосом начинает:

– В тот день, одиннадцатого ноября, нас подвезли к лагерю на грузовиках. Эсэсовцы живым коридором выстроились перед воротами, а нас заставляли прыгать в этот коридор и бежать к воротам. У каждого эсэсовца была либо дубинка, либо железный лом, которыми они норовили достать всякого, кто пробегал мимо. У самых ворот случился затор: люди старались поскорее оказаться внутри, чтобы спастись от побоев. Меня толкнули, кто-то лез вперед, и я ухватился рукой за ограду, чтобы не упасть. И тут же получил удар железной палкой. Гад бил изо всей силы. Он сломал мне три пальца. Размозжил. Кончик мизинца превратился буквально в кашу. Боль была… У меня потемнело в глазах. Я отключился, упал, но меня пинали, пока я не встал. – Голос Вальтера звучит по-стариковски.