Луиза Фейн - Дочь Рейха [litres]

Тут к нам опять подходит Томас, и разговор приходится прекращать.

Я оглядываю комнату, полную гостей, смотрю на маму с папой и удивляюсь: как же так вышло, что среди этих людей я чувствую себя совсем чужой?

Половина четвертого утра. В прихожей папа провожает последних засидевшихся гостей – Отто Шульца с женой и детьми. Но вот за ними хлопает дверь, и мы остаемся с папой вдвоем. В доме тихо. Мама давно легла спать. Ингрид и Вера – девушка, которая скоро ее заменит, – заканчивают уборку гостиной.

– Так, – говорит папа сухо. – Пора спать.

И идет мимо меня, а я ловлю его за руку:

– Папа…

Он вздрагивает так, будто ему на руку села какая-то гадина.

– Что?

Голоса Эрны и Берты наперебой звенят у меня в ушах. Молчи. Забудь Вальтера. Живи дальше. Но избитый, сломленный Вальтер стоит у меня перед глазами. Мысли о том, что делают с людьми в лагере, и о том, что может произойти с его несчастной матерью, не дают мне покоя.

– Что? – снова рявкает отец, его суровое лицо выражает нетерпение.

– Я… я так виновата перед тобой. Я надеюсь, ты сможешь меня простить.

Вообще-то, эти слова подразумевались как преамбула, но, стоит им сорваться с моих губ, и я понимаю, что я безнадежная трусиха.

– Может быть. Это зависит от тебя и от того, как ты поведешь себя дальше.

– Я буду стараться, папа.

Он расправляет плечи и смотрит мне прямо в г лаза:

– Прошлое прошло, хотя и не забыто. Больше никаких скитаний по городу. Твоя мать всегда должна быть в курсе того, где ты и с кем. Никаких… контактов с… нежелательными личностями. Отныне ты будешь такой дочерью, какой я заслуживаю. То есть покорной.

– Да, папа, – шепчу я.

– А теперь иди спать, Герта.

Проглотив слова, которые клялась себе сказать сегодня вечером, я смотрю вслед отцу, пока тот тяжело поднимается по лестнице. Но у меня уже зреет другой план. Нет, я не согнусь перед отцом и его угрозами. Я смогу быть лучше, чем он обо мне думает.

Это происходит снова: мой желудок будто сворачивается в тугой шар. Силой воли я пытаюсь заставить его расправиться, но не могу – мешает слюна. Ее так много, что не могу сглотнуть. Я вскакиваю и бегу в конец коридора. Там, в уборной, склоняюсь над унитазом и срыгиваю в прозрачную воду желтую струю желчи. Дрожащими руками нажимаю на слив, потом открываю кран и брызгаю ледяной водой себе в лицо.

В сером свете раннего утра из зеркала на меня смотрит призрак: бледный, с тусклыми, запавшими глазами. На лбу капельки пота, хотя меня знобит. Судя по последним нескольким дням, рвота дает лишь временное облегчение. Скоро тошнота вернется и будет преследовать меня до вечера.

У себя в комнате я распахиваю ставни и смотрю через серый туман на пустую улицу. Перед окном голые ветки замерзшей вишни. Они кажутся мертвыми. Но я знаю, что в глубине ее старого кряжистого ствола дремлет жизнь, дожидаясь тепла, которое погонит древесные соки от корней вверх, до самых кончиков веток. И тогда старая вишня зацветет.

1939-й. Новый год. Новая надежда. Новая жизнь.

Мне отказано в облегчении увидеть пятнышко крови на своем нижнем белье.

Господи, прошу Тебя, сделай так, чтобы я не оказалась беременна.

– А где Берта?

Мама сама стоит у кухонной плиты и следит за чем-то в кастрюльке.

– Ушла.

– Как у шла?

– Так, ушла. После того, что она сделала…

– Что? Пожалуйста, только не говори мне, что вы ее уволили!

Она избегает моего взгляда. На меня снова накатывает приступ тошноты.

– Мы с твоим папой все обсудили. Прислуге необходимо доверять. Но если доверие подорвано, пусть даже всего один раз, возврата к прежнему уже не будет.

– Но почему? Берта ни в чем не виновата, это все я! Я же тебе говорила. И почему ты мне не сказала, что она уйдет? Я бы хоть попрощалась с ней.

– Мы бы уволили ее раньше, но накануне Рождества найти опытную кухарку адски трудно. Вот почему мы договорились с ней, что она поработает у нас до тех пор, пока мы не подыщем ей замену, – продолжает мама, ложкой вылавливая из кастрюльки вареные яйца и выкладывая их на блюдо. – Теперь замена найдена. В понедельник новая кухарка приступит к работе. А до тех пор нам придется справляться самостоятельно. Раньше я сама готовила всю еду, – добавляет мама почти с удивлением. – Думаю, что я еще не все забыла. – Она берет блюдо с яйцами и выходит с ним из кухни. – Завтрак готов, – бросает мама на ходу.

Как папа посмел вот так выбросить Берту из дому? Это моя вина, а мне не дали даже сказать… что? Почему Берта молчала, если уже все знала? Раньше мне даже в голову не приходило, что может наступить время, когда Берты больше не будет с нами. Она с самого начала была частью этого дома, частью моей жизни в нем. А я до сих пор даже не представляла, как она важна для меня. Будет ли та, кто придет ей на смену, болтать с Куши и бросать ему мясные обрезки во время готовки? Будет ли новая кухарка такой же большой, пышной и уютной, как Берта, станет ли печь пирожки, варить кофе и внимательно выслушивать все мои жалобы? Только теперь я поняла, что потеряла в ее лице, какую бездну тихой любви, ненавязчивой доброты и понимания унесла она с собой. Чувство вины раздирает меня.

– Куда она ушла? – спрашиваю я маму, идя за ней в столовую. – Скажи мне хотя бы это. Я хочу попросить у нее прощения. И попрощаться.

– Кажется, она нашла место на кухне какого-то пансиона. Мы дали ей хорошие рекомендации и заплатили за месяц вперед. Учитывая обстоятельства, большего от нас никто не мог ожидать. Кстати, чуть не забыла… – Мама вытаскивает из кармана конверт. Сердце едва не выпрыгивает у меня из груди, но тут же успокаивается – почерк на конверте незнакомый.

– Что это?

– Записка, от Томаса, – бросает мама через плечо, уходя на кухню.

Фройляйн Герта!

Я пытался найти в себе смелость сказать тебе об этом раньше, но так и не нашел. Решил, что о таких вещах лучше говорить письменно, особенно с такой девушкой, как ты. Окажи мне любезность выйти со мной на часовую прогулку в ближайшее воскресенье (завтра), в три часа дня. Я знаю, ты очень любишь гулять со своей собакой. Может быть, прогуляешь и меня тоже?

Также я буду невероятно горд, если ты примешь мое приглашение пойти со мной на танцы, которые мой отряд гитлерюгенда устраивает ровно через три недели, в субботу. Там будут твои знакомые из БДМ. Эрна тоже приглашена. Но мне бы очень хотелось, чтобы ты пришла в качестве моей персональной гостьи.

С искренними пожеланиями всего наилучшего,

Ох, Томас, ну что мне тебе сказать? Ты дорог мне как друг, но не более. Но разве такое скажешь парню, не обидев его до смерти?

Я вспоминаю отчаянные слова Вальтера о том, чтобы я нашла новую любовь, добрый совет Берты. Но сейчас это кажется мне невозможным, но все же попробовать стоит. Конечно, не с Томасом, но, кто знает, вдруг на танцах я встречу родственную душу? Может быть, мне повезет, если я пойду туда с открытым сердцем.