Якуб Малецкий - Дрожь

Вавжинец рванул металлическую ручку, дверь поддалась. Ян последовал его примеру. Зашел в вагон и ждал, пока глаза привыкнут к новой темноте.

– Что это такое?

– Не знаю. Вавжик, что это, мать его?

– Радио. Богом клянусь…

Один из братьев осторожно бросил устройство в заросли. Раздался треск ломающихся частей.

– Мать его.

– Выпрыгиваем, – скомандовал Вавжинец, и вскоре вся четверка вновь стояла в лесу.

Курили, по очереди нагибаясь к разбившемуся радиоприемнику.

Три следующих состава пропустили. Вагоны преимущественно были открыты и выглядели пустыми.

– Эти дармоеды из Пётркова совсем стыд потеряли. Под ноль обчищают! Вавжик, вот скажи, ну ей-богу, разве мы когда-нибудь так делали?

Вавжинец Лабендович курил и молчал.

– Прыгаем в следующий и, если ничего не будет, едем, – сказал он наконец. – И так уже столько тут проторчали.

Через восемь минут они опять дергали двери вагонов. Не успел Ян зайти в свой, как услышал за спиной громкое, мощное:

– Мать их за ногу!

– Что такое? – Ян побежал, готовясь спрыгнуть.

Мужчина высунулся, махнул в воздухе чем-то мягким и рявкнул:

– Костюмы.

Небо уже почернело, звезды постепенно превращались в Млечный Путь. Йохан Пихлер взобрался по крутому склону канавы и ухватился за островок сорняков. Он мечтал о теплой келье в монастыре.

Вылез на дорогу, отдышался и пошел. Он делал первые шаги своего долгого путешествия на родину – к новой, иной жизни, как вдруг что-то тяжелое ударило его в бок. Он упал и покатился обратно в канаву. Это что-то вместе с ним.

– Ты хотел застрелить моего папу, – раздался в темноте испуганный вопль.

– Виктуш…

– Хотел?

– Хотел.

Огонь пробирался между ребрами. Виктор Лабендович втыкал длинный хлебный нож в тело Лоскута и чувствовал, как кружится голова. Острие скользнуло по ребру. Он вытащил нож и всадил снова, чуть выше.

Лоскут стал задыхаться и харкнул кровью. Виктор отступил и смотрел на него, затем сел на колени в траву, замахнулся и с силой ударил. Лоскут застонал, однако острие не вошло. Еще одна попытка. На этот раз нож вошел по рукоятку и заскрежетал по кости.

Мужчина обмяк. Закрыл глаза и дышал неровно, хрипло. Он больше не был Йоханом Пихлером, комендантом полиции, блестящим стрелком, сыном, братом и мужем, не был больше любовником, другом, любителем бабочек и убийцей, не был даже Лоскутом и червем, он был лишь каплей в бесцветной реке, которая с шумом текла вокруг. Он слышал в ней голоса, старые и молодые, мужские и женские, немецкие и все прочие. Чувствовал, как теплые волны омывают его спину. Он закрыл глаза и поплыл по течению.

Ян вернулся домой пьяный, с пятью костюмами, перекинутыми через плечо. Бросил их на пол, сам бросился на кровать.

Заснул почти сразу.

Ему снилась Фрау Эберль.

Виктор стоял над неподвижным Лоскутом и ждал, пока тот проснется.

– Лоскут? – спросил он тихо.

Ничего.

– Лоскут, – повторил, легонько толкая его ногой.

По-прежнему ничего.

Сел на траву и воткнул нож в мягкую землю. Голова все еще кружилась. Было такое чувство, будто он только что родился. Виктор не знал, что делать. Хотелось, чтобы Лоскут наконец проснулся. Чтобы открыл глаза и в испуге убежал, словно кот в прошлый раз.

– Просто прекрасно, мой Виктусь, просто прекрасно, – послышался в темноте чей-то голос.

Виктор сперва подумал, что это Лоскут. Но нет. Не он.

– Какой храбрый мальчик.

Он ничего не видел. Озирался, но кругом был сплошной мрак. Наконец разглядел. Она стояла на той стороне канавы. Коренастая. Сгорбленная.

– Тебе было приятно? – спросила Дойка, а затем добавила, обхватив себя руками. – Ну конечно же!

Виктор смотрел на нее, потом пробормотал, пожимая плечами:

– Не хочет просыпаться.

– Ничего, – ответила Дойка и неуклюже спустилась вниз. От нее вблизи шла сильная кислая вонь. – Бабушка тебе поможет. Давай сходим за лопаткой. Нам нужна лопатка.

Схватила его за руку и потащила за собой.

– Какой же ты невоспитанный малый. Ни разу не навестил бабушку. А бабушка столько ждала. Твой братик однажды пришел и смотрел в окно, но выбрал неудачный день. Потому что у бабушки был гость.

Виктор оглядывался назад и смотрел на черную канаву, в которой лежал Лоскут. Попытался вырваться.

– Ну что? Боишься бабушку? – спросила она.

– Немного.

– А что, бабка такая страшная? Да?

На это он не ответил.

– Давай, говори же. Что в бабушке такого страшного?

– Волосы, – выдавил он, показывая на прилипшие к ее черепу колтуны.

Жирные и склеившиеся, они напоминали живое существо, притаившееся на голове.

– Ой, внучек. Бабушка уже старая и больная, у нее нет сил следить за волосами. А ты даже не заглянешь. Вспоминай иногда. В тебе столько силы, что ты мог бы бабушке помочь, помочь, вылечить, достаточно немножко твоей крови, ведь ты мальчик особенный, беленький, ты можешь помогать. Распороть животик и раздать больным то, что внутри! А ты даже бабушку любимую не навестишь. Очень некрасиво.

Дошли до хаты с провалившейся крышей. Дойка скрылась в доме, а через пару мгновений вернулась, держа в руках короткую лопату с отломанным черенком.

– Сгодится, – заявила.

Когда они вернулись в канаву, Лоскут лежал в том же самом положении.

– Лоскут? – закричал Виктор, сбегая по склону. – Лоскут, вставай. Я тебя прощаю.

Он не вставал.

– Сдается мне, твоему другу хочется еще полежать. Но чтобы он был в безопасности, надо его слегка прикрыть. Давай-ка, помашешь этим немного. Здесь, где мягко. Где грязь.

Виктор копал, слушая указания Дойки. Смотрел на спокойное лицо Лоскута и на его окровавленный живот. Небо начинало бледнеть на востоке.

– Ой, да хватит уже, – решила Дойка, глянув вниз. – Очень красивая яма, внучек. Просто прелесть. Твоему другу должна понравиться.

Мальчик не успел запротестовать, как она взяла Лоскута за ноги и столкнула в яму. Он согнулся в пояснице, будто хотел достать головой до колен.

– А теперь мы закопаем прелестную ямку. Раз-два. Шевелись, внучек, новый день настает.

Виктор закопал Лоскута, потом они на пару с Дойкой примяли землю ногами и накидали сверху сорванной травы и веток.

– Чудесно, внучек. А теперь давай рубашку. Бабушка сожжет.

Он сделал, как она велела.

– Я уже пойду домой, – проговорил, пожав плечами. Ему хотелось пописать.

Дойка смотрела на грудную клетку и ребра, плотно обтянутые белоснежной кожей. Где-то там билось белое сердце.

– Хорошо, внучек, беги к мамочке и папочке, – на этих словах она подошла так близко, что его чуть не стошнило от запаха. – Но помни о бабушке. Навести ее как-нибудь, она уже такая старая. Ладно, беленький внучок?