Бернадин Эваристо - Девушка, женщина, иная

за рабочий день

в течение двадцати с лишним лет

так что еще неизвестно, кто кого переживет

она его или он ее

вся ее родня живет в отравленной атмосфере центрального отопления, на чем они настаивают

этакие зеленые оранжереи, где циркулируют вредные бактерии

а вот ее «длинная комната» продувается свежим воздухом, сейчас жарковатым из-за раскаленной печки, где потрескивают дрова

в оконных рамах столько щелей, что в доме обычно прохладнее, чем снаружи, зато ты закаляешься и живешь дольше, объясняет она недовольным; подумаешь, им холодно, а она к холоду привыкла, живя в глубинке у самой границы

иногда после сильной метели под стеной наметает сугробы

и тогда Хэтти отбрасывает снег лопатой, если он не растает раньше

снежный ковер под окном ей ни к чему

а потихоньку топить печку она любит, это нам сам Бог велел, и только родичи-бездельники жалуются, когда она их просит поколоть дрова впрок, – им, видите ли, жалко потраченных на бабушку двух часов

глядя на своих детей, Хэтти видит двух немощных развалин, отказавшихся от жизни на ферме, хотя они когда-то росли здоровыми и телом, и умом

она ведь желала им только добра, но какие дети слушаются родителей?

да, она признает, что детство у них было непростым, и понимает, почему они покинули ферму, но после кожевенной фабрики, которую Мэй ненавидела, и изнурительного труда Санни в шахте могли бы и вернуться и понаслаждаться природой, как это задумано Всевышним, трудились бы на земле и вкладывались в собственность, которой они оба не достойны

Аде Мэй и Санни, когда они еще были маленькими, однажды крепко досталось на зимней ярмарке

минуту назад стояли радостные за спиной у мамы, покупающей им сахарную вату, и вот уже валяются в грязи, все в слезах

а тот, кто их туда свалил, скрылся в толпе

случись такое на их ферме, она бы схватила топор, догнала мерзавца и отрубила бы ему голову – как-никак с десяти лет, когда папа впервые подарил ей топорик, привыкла колоть дрова

а потом, чтобы замести следы, швырнула бы головешку в корыто, и свиньи слопали бы все до последней косточки

а еще покрошила бы туда морковку и капусту в качестве овощного гарнира

любой серийный убийца скажет вам: чтобы не оставлять следов преступления, жертву надо скармливать голодным свиньям

и ни к чему эти разговоры о рытье могилы в ночном лесу или растворении трупа в железной бочке, заполненной кислотой; когда американцы показывают подобные документальные кадры, ее утешает только мысль, что она находится за тысячи миль от Америки

Слим не проявлял особого сочувствия к детям, когда те приходили из школы со своими «слезливыми историями», как он их называл: например, кто-то ущипнул Аду Мэй за руку, чтобы проверить, останется ли синяк, или царапнул ее компасом, чтобы посмотреть, пойдет ли кровь, и если да, то какого цвета

или мальчишки спрашивали у Санни, можно ли соскрести его темную кожу, а потом, насильно удерживая, проверяли сами с помощью жесткой щетки

будьте выше этого, говорил он детям за столом, пока они пили холодное молоко и ели бутерброды, перед тем как снова вернуться к работе на ферме

(подоить коров, для начала)

они просто дразнятся, и нечего жаловаться и лить слезы, кто-то вас обидел – дайте сдачи, и всё, забыли

это вам не сегрегированное общество, где жил я, вот там бы у вас не было никаких прав

моего младшего брата Санни, вашего дядю, облили керосином, а потом вздернули на дереве и подожгли под улюлюканье толпы

а потом фотографии разослали по всей стране, гордясь тем, что стали свидетелем линчевания

вы не видели женщину, которую изнасиловали, а через девять месяцев она родила белого младенца, и ее отец лично пришел к вашему отцу, чтобы извиниться за такой позор

вы всего этого не пережили

так что, негры, держите язык за зубами

Хэтти сказала ему – полегче, ты пугаешь детей, они будут презирать себя, а он ей: ничего, станут жестче, и что ты в этом понимаешь, полукровка?

тебе же нравилось, что я полукровка, сам говорил, а теперь колешь мне этим глаза, Слим?

а он ей: у негров есть все основания негодовать, они пережили четыреста лет рабства в Америке, над ними глумились, их топтали ногами

и эта пороховая бочка рано или поздно должна была взорваться

она ему: мы живем далеко от Америки, и здесь все не так, Слим, не идеально, но получше

а он ей: наши дети должны знать, что случилось с их дядей, знать историю страны, где такое было возможно, а твой долг, Хэтти, не закрывать глаза на расовые проблемы, у наших детей кожа смуглее, чем у тебя, поэтому их жизнь легкой не будет

он вел с ней эти разговоры, пока она не научилась смотреть на мир его глазами

они оба следили за новостями о протестах в защиту гражданских прав, и Слим говорил, что неграм нужны новые Малкольм X и Лютер Кинг

когда их убили с разницей в три года

он несколько дней пропадал в горах

Хэтти снова и снова убеждалась: ее детям не нравится быть цветными, и что с этим делать, она не знала

Ада Мэй ребенком рисовала себя беленькой, а Санни, начиная с двенадцати лет, не желал светиться вместе с отцом за пределами родной деревни, отказывался ходить с ним на ярмарки рогатого скота и умолял мать не пускать отца на школьные мероприятия

она случайно услышала, как ее сын сказал однокласснику: мой отец выгоняет овец на пастбище, он наемный рабочий

а ведь Слим готов был все отдать ради своих детей.

когда Аде Мэй и Санни было шестнадцать и семнадцать соответственно, однажды за завтраком они вдруг объявили, что уходят из дома

мы уезжаем прямо сегодня, и не пытайтесь нас остановить, сказал Санни, широко расставив ноги и расправив плечи, как взрослый мужик, бросающий вызов родителям

мы не будем скирдовать сено, вспахивать землю, доить коров и выносить навоз

по гроб жизни

Хэтти помнит это, как сегодня

Ада Мэй была в новом оранжевом платье мини с высоким воротником, которое она заказала по каталогу «Биба», и белых лакированных сапожках до колен, вместо прически пчелиный улей, накладные ресницы и обведенные черным карандашом глаза, отчего они казались огромными

красотка, хотя сама этого не понимала

а сегодня, разглядывая старые семейные фотографии, она не без грусти восклицает: а ведь я была хорошенькая, правда, ма?

Санни тогда был кожа да кости, как многие подростки, еще не ставшие мужчинами, ноги неуклюжие, весь какой-то нескоординированный, слишком быстро вытянулся вслед за отцом

в тот день на нем был ярко-лиловый вельветовый костюм, и стрижка почти под ноль, дабы скрыть всякие огрехи, как подозревала мать

и еще этот дурацкий пробор сбоку