Игорь Рыбинский - Графиня Монте Карло

Операция и в самом деле прошла безболезненно и быстро. Попель задержался на несколько дней, пил с доном Луиджи «Шардоне», красное столовое «Монте Карло» и «Мускат Монте Карло».

— Дас ист вундербар! — восхищался он.

А синьор Оливетти ждал, когда снимут повязки и швы.

— Если что не так, — говорил граф, — я лично расстреляю этого гестаповца. Не для того мой отец освобождал Париж, чтобы потом немцы, пусть и швейцарские, уродовали его красавицу-внучку.

Наконец настал тот самый день. Попель собственноручно снял повязки и поднес Ане зеркало, она сидела зажмурившись, потом открыла глаза и вздрогнула. Это была не она: из зеркала на нее смотрела… Впрочем, что говорить об этом — понравилось всем! Только Франческа запричитала:

— Где же она теперь жениха найдет? Рядом с ней любой красавец уродом покажется, вроде моего Паоло!

Вот что значит нос! А кое-кто до сих пор считает, что носы нужны для того, чтобы нюхать или просто сморкаться.

Больше всех радовалась старая графиня Радецкая, но больше всех и скрывала это. Только оставшись наедине, она сказала внучатой племяннице:

— Была ты, девонька, простой графинечкой, а теперь настоящая принцесса. Вылитая я в молодости!

Попелю бабушка заплатила пятьдесят тысяч долларов, дон Луиджи вручил ему десять бутылок «Шардоне» семьдесят второго года. Всемирно известного хирурга посадили в «Майбах» и повезли в Цюрих. Правда, Попель косился на бородатого шофера, а когда узнал, что тот еще и казак, шепнул дону Луиджи:

— Может, я лутше того… Пешком доберусь?

Но казак открыл тяжелую дверь и произнес с достоинством:

— Бите! Зитцен Зи зих, хер Артц!

Попель покосился на профиль казака и сказал Анне:

— А горбинку назе я мог бы ему исправляйт.

Вечером в карты сели играть втроем: бабушка оказалась весьма сведущей в покере. Дважды подряд она шикарно блефанула, а на третий мялась, кусала ногти, хотела сказать «пас» и даже уже почти произнесла это слово, но потом подняла банк. А когда раскрыли карты, Аня, и особенно дон Луиджи, открыли рты: у каждого из них было по две пары, причем у Ани была старшая пара — на дамах. Зато Анна Ивановна выложила перед ними фул хауз.

— Хватит! — твердо сказала старуха, — не за этим я пришла. Мне сто лет уже: могу лечь и не проснуться, а наследников нет, то есть не было. Теперь это ты, моя единственная внученька. Денег у меня особенных нет. Так, на пяток лет жизни может и хватит. Но в Париже имеется домик небольшой и участочек земли. Можно продать, но сколько это теперь стоит — не знаю. Правда, и дом, и участок сданы в аренду. Особнячок япошки в аренду взяли. Фирмочка бедная такая, но хитрая: надуть меня хотели — на сорок лет аренду подписали, думали, умру я скоро, а никто у них дом не отсудит. Даже заплатили мне не деньгами, а акциями своими. Откуда у япошек деньги? Уже сорок два года минуло: можно эту фирму выселить, а дом продать, заложить или серьезного арендатора подыскать. А япошек в шею!

— А что за фирма, бабушка?

— Да «Касия» какая-то. У меня их акций десять тысяч по доллару каждая. А разве ж десять тысяч долларов это теперь деньги!

Дон Луиджи сидел бледный. Потом позвонил адвокату в Турин и попросил узнать котировки именных акций фирмы «Casio».

— А чего узнавать, — тут же ответил адвокат, — вот передо мной цены на акции основных мировых компаний. Смотрю: «Casio» — восемнадцать тысяч долларов за акцию.

Синьор Оливетти прибежал к Анне, а та как раз обсуждала с бабушкой, что делать с участком земли, которую графиня Радецкая тоже сдала в аренду, но по глупости своей на девяносто девять лет.

Дон Луиджи подпрыгивал в дверном проеме, размахивая руками. Наконец девушка поняла, что от нее хотят, и подошла к графу. Но тот, покрывшись красными пятнами, еле сдерживаясь, чтобы не выложить все сразу, вывел Аню на крыльцо и выдохнул:

— Не могу в доме: старуха услышит — умрет. Старая ведь.

— Почему? — удивилась Аня.

— Ее акции, которые ей всучили нищие япошки, теперь стоят сто восемьдесят миллионов долларов! Да еще надо выяснить: выплачивались ли по ним дивиденды за эти сорок два года. Нет, надо молчать: ведь ее сердце не выдержит.

Они вернулись в комнату. Синьор Оливетти был взбудоражен. Он даже не мог присесть, так и остался стоять у стены.

— А какой фирме ты сдала участок в Париже, бабушка?

— Да вот все вспомнить не могу. На девяносто девять лет сдала, помню, а кому? Они еще гостиницу собирались там строить. Ну как же? Вот память! Все, вспомнила. Даже где контракт с ними лежит вспомнила. Фирма называлась «Шератон»…

Раздался страшный грохот: это рухнул синьор Оливетти, граф Монте Карло.

Его привели в чувство, уложили на кровать, положили ему на лоб грелку со льдом, и он, поддерживая ее рукой, шептал:

— Если я продам замок, библиотеку, винный заводик, которого у меня нет, то миллиончиков пять долларов получу, а если еще сдам в аренду Франческу… Нет, до миллиардика чуть-чуть не хватает. А старая карга переплюнула меня. Пойду ей сделаю предложение руки и сердца. А ведь я мог это сделать шестьдесят пять лет назад, когда она меня застукала с ворованными апельсинами. Вся жизнь мимо прошла! А так бы купил казино и сам бы у себя в рулетку выигрывал, а если бы и проигрывал, то самому себе. Хорошо, что я все имущество на доченьку переписал! Мои пять миллионов да старой грымзы миллиард — глядишь, синьорина молодая графиня не умрет с голоду. Опять же апельсины собственные имеются!..

Почему-то он решил, что у русской княгини, как он продолжал называть соседку, ни больше ни меньше, а ровно миллиард долларов. Впрочем, граф Монте Карло никогда не ошибался.

Вечером раздался звонок. Примчалась Сабрина — служанка графини Радецкой и жена шофера Ивана.

— Синьора, там звонят из Израиля.

Аппарат подключили недавно, и Сабрина вместо того, чтобы переключать вызов на одну из двенадцати линий, носилась по дому.

— Слушаю, — сказала Анна, подняв трубку.

— Анечка, — долетел далекий мужской голос, — это Денис Иванов из Израиля. Кто-то, наверное, пошутил, позвонив мне сюда из Петербурга, сказав, что тебе надо помочь отремонтировать «бугатти» пятьдесят шестого года.

— Все правильно, Денис. Кроме тебя некому! Машина в лепешку!

— Ха-ха-ха! — рассмеялся бывший сосед по коммуналке. — Руль цел, значит, все остальное приделаем. Я тут «порше» купил на металлолом, за полгода восстановил. Машинке года не было — ее не то что в лепешку, всмятку разбили. Я тебе ее привезу в подарок. За то, чтобы с «бугатти» поработать, никаких денег не жалко. Завтра же я пароходом до Генуи, а ты меня встречай!

Денис работал в гараже. Бородатый Иван помогал ему, подавая инструменты и поддерживая то, что надо было прикрутить, приварить, отрихтовать. Паоло с доном Луиджи с интересом наблюдали, давая советы на итальянском, которого житель земли обетованной все равно не понимал. Ане это было неинтересно, она села в «порше» и поехала прокатиться. Откинула верх машины — теплый весенний ветер развевал ее волосы, приятно гладил по лицу. Вдоль дороги зеленела молодая трава и придорожные кусты, кипарисы стояли еще прозрачные, но ветки казались окруженными изумрудной дымкой. Так Анна добралась до границы, пересекла ее и вскоре въехала в Монако. Свернула на узкую, поднимающуюся на склон горы улочку, оказалась возле белого таунхауза. Уже было проскочила его, как вдруг увидела табличку на окнах одной из квартир: «Сдается». Позвонила по указанному телефонному номеру, и через десять минут появилась растрепанная хозяйка с ключами. Она открыла дверь и пропустила внутрь будущую клиентку.