Сергей Волков - Ильич

— Попутка? — спросила Лёнька.

— Ага, — Серый перевесил сумку, поднял руку.

Машина приближалась. Уже стало видно, что это не грузовик, но и не легковушка — что-то высокое, угловатое, даже квадратное. Серый передёрнул плечами от внезапного озноба.

Это мог быть рейсовый пассажирский «ПАЗик».

Или джип Флинта.

Или милицейский «Уазик».

Или просто случайная машина…

Дальше что-то случилось, как это обычно бывает во сне, что-то, что не сохранилось в памяти. Словно бы Серый уснул посредине собственного сна. А потом он проснулся во сне и понял, лежит на земле. Не на асфальте, не на траве, а именно на взрыхлённой земле, на вспаханном поле, покрытом тонким слоем мокрого снега. Было очень холодно, Серый чувствовал этот холод всем телом, но ничего не мог изменить — почему-то руки и ноги не слушались.

Рядом с ним лежала Лёнька. Он не видел её лица, его закрывали волосы. Тонкая Лёнькина рука с чуть согнутыми пальцами была совсем близко от руки Серого. И он всё пытался дотянуться до неё, коснуться испачканных темным пальцев, но — не мог.

Сил не было.

А ещё они были не одни на этом поле. Вокруг ходили люди, несколько человек. Подмёрзшая земля хрустела у них под ногами. Люди о чем-то переговаривались, но Серый не мог разобрать слова — их заглушали шум ветра и проезжающих по дороге машин.

Неожиданно один из людей появился в поле зрения Серого — правда, он увидел только ноги.

— Сумку проверь, н-на, — произнёс злой голос. — Там бабло должно быть.

— Я два раза смотрел уже. Только шмотки, — ответил кто-то невидимый.

Человек, бывший рядом, присел и Серый увидел его лицо. Это был Канай.

— Серёга, братишка, — сказал он и улыбнулся так, как будто его щекотали. — Ты чё, н-на? Где бабули? Семьдесят косачей баксов где? Ты чё, сука, напарил меня, н-а?!

Серый молчал. Не потому, что не знал, что ответить, а потому, что — не мог. Канай что-то продолжал говорить, потом начал кричать про Флинта, про сто двадцать тонн бронзы, ругался, вскочил, начал пинать Серого…

А Серый все тянулся и тянулся к пальцам Лёньки, чтобы счистить с них странную грязь, так похожую на кровь…

И он дотянулся, и даже сумел сжать эти пальцы. Они были холодными и чуть липкими.

— Всё, н-на! Поехали обратно, — отчётливо произнёс Канай, и вокруг сразу захрустело, затрещало. — Конь, сделай им по контрольке. На всякий случай, н-на…

Серый стиснул пальцы, хотел закричать, но не смог. Грохнуло, тело Лёньки дёрнулось, и Серый почувствовал эту дрожь.

А потом прозвучал второй выстрел — и он умер.

Серый проснулся от того, что затекла рука. Та самая, которой он во сне сжимал холодные пальцы Лёньки. Он осторожно, стараясь не разбудить, вытащил руку из-под Лёнькиной головы, сел, опустив босые ноги на пол, и тут же поджал пальцы — крашеные доски оказались ледяными.

Оловянный предутренний свет заливал комнату. Ветер стих, провода больше не выли. Крышу еле слышно когтил дождик. Через выходящее на ворота окно было видно, что все подножье холма затянуло туманом.

Серый глубоко вдохнул и бесшумно засмеялся.

Сон! Это был просто сон!

Ему впервые за долгое время было хорошо, так хорошо, как бывает, когда человек очень долго куда-то едет, меняет автобус на электричку, электричку на самолёт, самолёт на такси, такси на катер, потом идёт пешком, и вот усталый, замотанный, наконец добирается до своей цели, ложится… нет, скорее даже падает спать, а утром просыпается обновлённым.

И всё у него в порядке.

У Серого, конечно, до порядка было ещё как до Китая по-пластунски, но он ясно понял вдруг этим ранним утром, сидя голым на кровати в покосившейся будке на «кладбище домашних любимцев» — всё, отныне его жизнь пойдёт иначе.

Это водораздел, это последний Рубикон, это — граница.

Серый покосился на Лёньку. Во сне у неё было странное лицо — спокойное, как будто немного смазанное, неживое. И билась на шее под подбородком тоненькая жилка. Серый задохнулся от незнакомого чувства нежности и едва не заплакал.

Тихо и быстро одевшись, он вышел из будки, придержав дверь. Утро и впрямь было туманным, тихим, умиротворённым, словно бы специально созданным для того, чтобы не мешать людям принимать важные решения.

Поднявшись на земляную кучу, Серый сверху посмотрел на статую. Ильич всё так же лежал на боку, и его вытянутая рука упиралась в стенку траншеи.

— Если поднимать, то под плечи, — пробормотал Серый. — Надо снизу проход прокопать, чтобы трос завести.

После этих слов он уже больше не колебался — сбежал с кучи и быстрым шагом двинулся к воротам. За его спиной над холмом поднималось белое, тусклое солнце.

— Кто там? — голос Фаридушки был хриплым спросонья.

— Я к Ринату, — быстро сказал Серый. — Насчёт работы.

— Суббота. Семь часов… Без пятнадцати даже, — заворчала Фаридушка, гремя ключами. — Ещё бы в три ночи пришёл…

Дверь скрипнула, отворилась. Фаридушка, взлохмаченная, в махровом халате, посмотрела припухшими глазами на Серого.

— А, это ты… Чё за работа-то?

— Кран нужен, — коротко сказал Серый и шагнул в прихожую. — Иди, буди.

С Фаридушкой он учился в параллельных классах, Ринат тоже был из «бэшников», ушёл после восьмого в «кусок», выучился на крановщика, отслужил, вернулся, устроился по специальности. Он вообще всегда был какой-то очень основательный, крепкий, настоящий, всегда знал, что и зачем ему надо. На Фаридушке женился ещё до армии; в то время, как его ровесники искали смысл жизни на дне стакана, бегали по темным переулкам с монтажками в рукавах или рвали тельняшки на груди: «Налейте мне, я дембель!», у Рината родился Маратик, а потом и Эльмирка.

И как-то незаметно Ринат превратился в мужика, взрослого, серьёзного, на которого не только Серый, но и много кто постарше смотрел снизу вверх. При всём при этом характер у Рината был весёлый, лёгкий, и вообще все у него в жизни шло как-то словно бы само собой, безо всякой рефлексии и ненужных терзаний — «Раз!», и сделано.

Во время развала городского Управления Технического Транспорта Ринат очень удачно выкупил по остаточной стоимости автокран-«МАЗ», на котором работал, и стал сам себе начальник. А поскольку надобность в том, чтобы поднять-опустить-переместить что-то тяжёлое, у народонаселения была, есть и будет, без работы Ринат не сидел никогда, и Фаридушка с детьми не имели никаких оснований жаловаться на жизнь.

Серый с Ринатом особой дружбы не водил — уж очень они были разные. В глубине души Серый завидовал той ясности горизонта и чёткости поставленных задач, которые, без сомнений, и являлись основой жизни Рината. А ещё его задевало, что работяга Ринат не просто смог избавиться от темных страстей, но и изначально не дал им ни единого шанса. Серый боролся с этими страстями всю жизнь. Боролся — и не мог одолеть.