Элиф Шафак - 10 минут 38 секунд в этом странном мире [litres]

Лейла заставила Хюмейру сократить количество таблеток и найти хобби, начать заниматься спортом или стать волонтером в женском приюте – помогать тем, кому пришлось пережить то же, что и ей. Однако Хюмейре казалось, что быть среди людей, с которыми жизнь обошлась жестоко, чрезвычайно тяжело. Когда она раньше пыталась сделать подобное, все ее добрые слова будто превращались в пустое дуновение ветра. Как можно дать другим надежду, как можно их порадовать, если ее саму постоянно осаждают страхи и тревоги?

Еще Лейла купила ей книги по суфизму, индийской философии и йоге – все это заинтересовало ее после смерти Д/Али. Хюмейра полистала книги, но дальше в этом направлении не продвинулась. Ей казалось, что все это, пусть даже простое и удобное, по большей части создано для более здоровых, счастливых или просто-напросто удачливых людей, чем она сама. Как медитация поможет успокоить твой разум, если его нужно успокоить для самой этой медитации? Внутри у Хюмейры постоянно царило беспокойство.

Теперь, когда Лейлы больше не было, непроглядная чернота страха металась в голове Хюмейры, словно попавшая в ловушку муха. Когда они вышли из больницы, Хюмейра приняла ксанакс, но, похоже, он не подействовал. Ее разум мучили кровавые картинки насилия. Жестокости. Резни. Бесчувственное, бессмысленное, необоснованное зло. Серебристые машины мелькали перед ее глазами, словно ножи во тьме. Вздрагивая, Хюмейра хрустела костяшками усталых пальцев и заставляла себя продолжать делать дело, хотя ее огромный узел на затылке развалился и пряди волос падали на шею. Под кроватью Хюмейра нашла стопку старых фотографий, но смотреть на них было слишком больно. Об этом она думала в тот момент, когда заметила шифоновое платье цвета фуксии, висевшее на спинке стула. Хюмейра взяла его в руки, и лицо ее помрачнело. Это было любимое платье Лейлы.

Зейнаб-122 вошла в квартиру, слегка задыхаясь, в каждой руке у нее было по тяжелой сумке с продуктами.

– Сдохнуть можно на этой лестнице.

– Почему ты так долго? – спросила Голливуд Хюмейра.

– Мне пришлось разговаривать с этим ужасным человеком.

– С кем?

– С торговцем-шовинистом. Лейла всегда его недолюбливала.

– Верно, так и было, – задумчиво произнесла Хюмейра.

Некоторое время женщины молчали. Каждая погрузилась в собственные мысли.

– Нам нужно раздать одежду Лейлы, – сказала Зейнаб-122. – И ее шелковые шарфики. Бог мой, их было так много!

– А тебе не кажется, что их следует оставить?

– Мы должны следовать обычаям. Когда кто-то умирает, его одежду раздают бедным. Благословения бедных помогают умершим перейти мост и попасть в другой мир. Время очень важно. Нам нужно действовать быстро. Душа Лейлы вот-вот отправится в путь. Мост Сират острее лезвия меча и тоньше волоса…

– Ой, понеслось! Давайте уж прекратим эту херню! – донесся сиплый голос откуда-то сзади.

И одновременно распахнулась дверь – от неожиданности две женщины и кот чуть не стали заиками.

У входа, нахмурившись, стояла Ностальгия Налан.

– Ты нас до смерти напугала! – воскликнула Хюмейра, положив руку на свое бешено колотящееся сердце.

– И хорошо. Так вам и надо. Вы слишком увлеклись своей религиозной тарабарщиной.

Зейнаб-122 сжала руки у себя на коленях:

– Я не вижу ничего плохого в помощи бедным.

– Ну, это ведь не совсем так. Это же скорее обмен. «Вот вам, бедняки, эти обноски, от вас требуется благословение. Вот тебе, Боже, эти купоны-благословения, дай нам солнечный уголок в раю». Не хочу никого обидеть, но религия – это сплошная коммерция. Дай – и получишь.

– Это так… несправедливо, – надулась Зейнаб-122.

В общем-то, она не злилась, когда кто-то небрежно относился к ее вере. Она грустила. И грусть становилась еще сильнее, если этот кто-то входил в число ее друзей.

– Без разницы. Забудь мои слова. – Налан плюхнулась на диван. – Где Джамиля?

– В другой комнате. Она сказала, ей нужно полежать. – По лицу Хюмейры скользнула тень. – Она почти не разговаривает. И ничего не ела. Я волнуюсь. Понимаете, ее здоровье…

Налан опустила глаза:

– Я поговорю с ней. А где Саботаж?

– Ему нужно было забежать в офис, – ответила Зейнаб-122. – Наверное, он уже едет к нам, вероятно, застрял в пробке.

– Ладно, мы подождем, – кивнула Налан. – А теперь расскажите, почему вы оставили дверь открытой? – (Женщины быстро переглянулись.) – Вашу лучшую подругу хладнокровно убили, а вы сидите в ее квартире с открытой дверью. Вы что, совсем безумные?

– Да ладно тебе, – отозвалась Хюмейра, глубоко и прерывисто вздыхая. – Никто ведь не врывался в эту квартиру. Лейлочка была на улице поздно ночью. Свидетели видели, как она села в машину – в серебристый «мерседес». Все погибшие были убиты именно так, ты ведь знаешь это.

– И что? Это значит, что с вами ничего не может случиться? Или вы предполагаете: если одна из вас маленького роста, а другая…

– Толстая? – Хюмейра покраснела.

Она вынула свой ингалятор и подержала его в руке. Опыт показал, что она пользовалась им чаще в присутствии Налан.

– Мне все равно, как ты меня ни назови, – пожала плечами Зейнаб-122.

– Я хотела сказать «на пенсии и в депрессии». – Налан махнула наманикюренной рукой. – Я имела в виду следующее: если вы, дамы, считаете, что убийца Лейлы – единственный псих в городе, удачи вам! Держите дверь открытой. И вообще, почему бы не положить новый дверной коврик с надписью: «Willkommen Psychopaten»? [3] Добро пожаловать, психопаты! (нем.) – Примеч. перев.

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты прекратила преувеличивать, – набычилась Хюмейра.

Налан на мгновение задумалась.

– А это я или это город? Я бы очень хотела, чтобы Стамбул перестал преувеличивать.

Зейнаб-122 вытянула из своего кардигана болтавшуюся нитку и скатала ее в клубочек.

– Я выскакивала купить кое-что и…

– Ну, на это всего-то нужно несколько секунд, – сказала Налан. – Чтобы на тебя напали, я имею в виду.

– Пожалуйста, прекрати говорить такое… – Хюмейра замолчала, решив принять еще таблетку ксанакса, а может, сразу две.

– Она права, – согласилась Зейнаб-122. – Это неуважительно по отношению к покойной.

– Хотите узнать, что неуважительно по отношению к покойной? – Налан задрала голову, резким движением руки расстегнула сумочку-клатч, вынула оттуда вечернюю газету и, открыв ее на том месте, где среди статей местной и иностранной прессы в глаза бросалась фотография Лейлы, принялась зачитывать вслух: – «Заместитель начальника полиции заявил прессе: „Будьте уверены, что мы очень быстро найдем виновника. Мы наняли специальное подразделение, чтобы справиться с этим делом. На данном этапе мы просим публику поделиться с правоохранительными органами информацией о любых подозрительных действиях, которые они видели или слышали. Эти преступления были совершены не случайно. Все они без исключения направлены на одну-единственную группу. Все жертвы были уличными женщинами. Обычным горожанкам нечего волноваться о собственной безопасности“». – Налан снова сложила газету по местам заломов и поцокала языком – так она делала всегда, когда злилась. – Обычные горожанки! Этот шакал хотел сказать, мол, пай-девочки, не волнуйтесь, вы в безопасности, на улицах убивают только шлюх. Вот это-то и называется неуважением к покойной!