Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

— Думал, что да. Но сейчас ты говоришь, что видишь во мне русского.

— Да, вижу, — подтвердила Соланж.

— Получается, что я не справился с поставленной задачей.

Соланж, как это нередко делала, забавно сморщила нос.

— А это плохо быть русским? — поинтересовалась она. — Вот я француженка и вроде это очень хорошо. Когда люди об этом узнают, у них появляется ко мне повышенный интерес. И я иногда этим даже пользуюсь.

— Я вовсе не стыжусь, что я русский. Просто не желаю внутри чувствовать себя таковым. Национальность — это один из самых сильных видов самоограничения и самообмана.

— Никогда так не думала о себе. Я люблю Францию и мне приятно быть француженкой. Но это мне совсем не мешает сниматься в Голливуде. И я с удовольствием снимусь в русском фильме, если ты успешно проведешь переговоры.

— Быть русским — это немного другое, — сказал Святослав.

— Да? — удивилась француженка. — Объясни.

Святослав вздохнул. Ему не нравился этот разговор, но он не знал, как из него ловко выйти.

— Русские — это особая нация.

— И в чем же?

— Русским не нравятся быть русскими, но при этом они очень гордятся, что они русские.

— Как это? Разве одно не противоречит другому?

— Противоречит. Но здесь в России это никого не смущает. Наоборот, на таких противоречиях держится вся национальная психология.

Соланж задумалась так глубоко, что на идеально гладком лбу появилось несколько несвойственных ему складок.

— Я не могу этого понять, — сообщила она плоды своих размышлений.

— А я не могу объяснить. Но все именно так, как я говорю.

— Знаешь, Святослав, мне было бы интересно сыграть такой противоречивый образ русской женщины. Хотя пока не представляю как.

— А мне — сделать такой фильм. Но я тоже пока не представляю как. Таких попыток в истории было немало, но не помню ни одну по-настоящему удачную. Наверное, обычному режиссеру это не под силу.

— А кому под силу?

— Не представляю. Возможно, требуется сверх гений.

— А ты, я так понимаю, себя им не считаешь, — вдруг насмешливо улыбнулась Соланж.

Святослав ощутил обиду. Да, он не гений, но многие считает его талантливым представителем новой кинематографической волны. И Соланж это прекрасно известно. И могла бы в таком случае пощадить его самолюбие. Тем более, последний его фильм оказался весьма провальным, он даже не покрыл затраты на его производство. И теперь попробуй найти инвестора в Америке. Вот потому и приходится вести переговоры с российскими продюсерами. Не будь этой неудачи, он бы ни за что не стал этого делать. Меньше всего ему хочется снимать тут.

Соланж почувствовала его настроение и дотронулась до руки.

— Не обижайся, милый, ты же знаешь мой язычок. Скажу, а потом жалею. Кстати, мы что-то очень долго едем. Случайно не в Сибирь.

Святослав посмотрел в окно. И увидел впереди знакомый дом, точнее, сначала был высокий непроницаемый забор, а уже за ним просматривалась крыша самого строения. Три года назад, когда он ненадолго заехал в Россию, то провел тут одни сутки.

— Дорогая, рад тебя проинформировать, что мы приехали, — сообщил он. — Остановитесь возле ворот, — сказал он уже таксисту.

Они вышли из машины. Святослав подошел к домофону. Надавил на кнопку и произнес: «Я к Михаилу Ратманову. Меня зовут Святослав, я его брат». Ворота автоматически раздвинулись, Святослав и Соланж вошли внутрь, катя за собой чемоданы.

Внезапно Соланж резко остановилась.

— Ты чего? — спросил Станислав.

Соланж указала рукой на дом.

— Это же самый настоящий дворец, — изумленно произнесла она. — Версаль. Так я его буду называть.

— Папа, я не понимаю, зачем мы туда едем? — Этот вопрос Ростислав повторил уже несколько раз, и Азаров понял, что избежать ответа сыну не удастся. Хотя говорить на эту тему прямо сейчас совсем не хотелось. К тому же придется утаить некоторые факты, а этого он желал еще меньше.

— Ты сам много раз мне говорил, что твой брат дядя Миша едва ли не главный российский коррупционер, — продолжил сын. — И однажды ты непременно сделаешь фильм-разоблачение о нем. Ты передумал?

— Ничего, Ростик, я не передумал. Но изменились обстоятельства. Так уж все складывается.

— И как же все складывается? — насмешливо поинтересовался Ростислав.

Азаров невольно скосил на него глаза. Уж очень сын бескомпромиссный и принципиальный, у него либо так, либо никак, практически не просматривается полутонов. Конечно, это качество можно списать на молодость, но его не покидало ощущение, что когда Ростислав станет старше, то не сильно изменится.

— Позвонил твой дедушка и очень просил приехать к Михаилу. Впервые за долгий срок собирается почти вся семья. Если я правильно понял, не будет только твоей мамы и твоей сестры. Кстати, там будет Рената, а у вас, насколько я знаю, хорошие отношения.

— Это не причина ехать в дом ее отца.

— Возможно, — согласился Азаров. — Но она будет рада тебе. Мне кажется, вы с ней давно не виделись.

— У нас слишком разные представления на многие вещи, — пожал плечами юноша. — Я не так давно приглашал Ренату на наше мероприятие, но она не захотела пойти. А есть еще причина ехать к дяде Михаилу?

— Есть, — посмотрел Азаров на сына. — В Москве опасная эпидемия, а там мы будем от нее хоть как-то защищены. Нам всем надо пережить эти страшные времена. Хотя бы для того, чтобы изменить этот мир.

— И другой возможности это сделать нет?

— Есть, конечно, но я же говорю: так, совпало. Кстати, там будет и дядя Станислав, а ты же интересовался его творчеством.

— Я видел пару его фильмов, мне они понравились, — не слишком охотно признался Ростислав.

— Вот видишь, будет, о чем с ним поговорить. Ты же сам хотел учиться на режиссера. Или передумал?

— Я еще не решил.

— По крайней мере, общение с ним тебе поможет с выбором. Что же касается Михаила, то рано или поздно фильм о нем мы сделаем.

— А как вы будете общаться? Вы же лет пять не разговариваете.

— Больше пяти. Не знаю. Поживем, увидим. Чего сейчас загадывать. Вот приедем — и все станет ясным. Только прошу тебя, не лезь в бутылку. Обещаешь?

— Я постараюсь, папа. Но не обещаю.

— Я хотел тебе давно сказать, но все не было случая — ваше движение мне представляется излишне радикальным. Вы слишком бравируете своей ненавистью к режиму. Одно название: «Непримиримые» чего стоит.

— И это говоришь ты, — удивился Ростислав. — Тебя считают главным оппозиционером нынешней власти.

— Положим не главным, а только одним из главных. Но я не об этом. Понимаешь, Ростик, всегда опасно, когда ненависть слишком сильно захватывает человека или подчиняет себе целое политическое движение. Это плохо кончается для всех. Я в свое время немало изучал подобных примеров. И знаю, во что это может вылиться.