Анна Исакова - Ах, эта черная луна!

В этом месте Любовь прервет рассказ отца вопросом, что такое муэдзин. Юцер кратко введет ее в историю ислама, но мы не станем тратить времени на это довольно банальное объяснение, из которого будет явствовать, что Юцер не был ни большим знатоком религии Зеленого Пророка, ни ее большим почитателем.

Надо сказать, что до пребывания в Средней Азии Юцер очень любил зеленый цвет. У него были зеленый сюртук для верховой езды, зеленая курительная комната и зеленые домашние тапки. Если бы правила хорошего тона не предписывали синий цвет поутру, серый пополудни и черный вечером, Юцер, без сомнения, отдавал бы предпочтение зеленому в любое время суток. Но после четырех лет, проведенных в среднеазиатской пестроте, он невзлюбил яркие краски, а зеленый цвет, призванный успокаивать нервную систему, стал Юцера безумно раздражать.

«Это тупой, эмоционально убогий, совершенно не вдохновляющий цвет!», — сказал он на второй год пребывания в Средней Азии жене, выменявшей остатки французской губной помады на зеленое покрывало для кровати. Покрывало называлось «сюзане» и было вышито зелеными нитками по куску хлипкой хлопчатобумажной ткани. Мали гордилась покупкой, и Юцер не хотел ее огорчать, но больше это сюзане не появлялось в их домашнем обиходе.

А в ночь, проведенную на железнодорожной станции, Юцеру вдруг взял и приснился зеленый сон. Поначалу перед глазами просто колыхались зеленые наплывы. Юцер не ощущал себя ни утопленником, ни гостем в подводном царстве. Воды в его сне вообще не было.

Наплывы были похожи на спускающийся с небес занавес. Юцер пытался понять, из какой ткани этот занавес сделан. В тканях он разбирался хорошо, некогда вел дела одной мануфактуры и дело это изучил досконально. Но для ткани, увиденной во сне, названия у него не находилось.

Чем-то эта ткань напоминала туркменский шелк, но не была плотной. И наплывы были похожи на туркменский рисунок. На салатном фоне темно-зеленые пласты. Ткань пузырилась. Было ясно видно, что тяжелые ярко-зеленые полосы тянут легкую светло-зеленую основу за собой. Занавес падал, скользя, словно в небесах разворачивали рулон. Зеленые волны набегали одна на другую. И опять же, воды в этом зрелище не было ни капли.

Чем выше Юцер задирал голову, тем легче и воздушнее казался ему занавес. Когда он переводил взгляд в нижнюю часть картины, салатного цвета там уже почти совсем не было. На землю лилась густая темно-зеленая краска. Она масляно блестела и имела вид зеленой ртути.

А когда все внизу уже было густо-зеленым и колыхалось, верхняя часть занавеса начала редеть. Это можно было понять так, что краска в небесах закончилась. Занавес стал сворачиваться в струю, а струя начала приобретать форму коня. Вскоре перед Юцером встал огромный зеленый конь. Конь бил копытом по зеленой ртути под ногами, превращая ее в изумрудную пену. Хвост и грива у коня были такие же изумрудные, легкие и пенистые.

Юцер узнал коня еще до того, как краска окончательно сгустилась. Он крикнул: «Султан!». Конь приветственно вздернул голову и заржал.

— Однако, друг, ты порядочно позеленел, — сказал Юцер. — Надо было выбрать иной оттенок, напоминающий патину. Мне бы понравилось скакать на бронзовом коне. Хотя, это уже, кажется, было где-то использовано.

Султан презрительно фыркнул и отвернулся, но тут же скосил на Юцера зеленый глаз.

— Хорошо, хорошо, — поспешил исправить оплошность Юцер, — ты красив и так. Ты божественно красив.

Султан наклонил голову и стал щипать изумрудную пену.

— Что ж, — сказал Юцер, — я еще не знаю, ходишь ли ты иноходью или летаешь, но пришло время это узнать.

Он вставил здоровую ногу в стремя, подтянулся и перебросил хромающую конечность через седло. Собственно, седла на Султане не было, как не было стремени и уздечки. И в то же время все это было, потому что Юцер всем этим пользовался. Опять же, непонятно, как он пользовался, потому что в пальцах его было ощущение влаги, а не кожи. А влаги вокруг не было. Юцер решил не морочить себе голову этими вопросами.

На боку его оказался меч, в руках — золотой кубок. Юцер опрокинул кубок в рот. Жидкость была пьянящей, живительно прохладной и напоминала хорошее сухое вино. Сладких вин Юцер не любил. До сих пор он считал, что амброзия должна была быть сладкой, и обрадовался собственной ошибке. Впереди, в зеленой дали, появилось огненное сердце. Оно то сжималось и темнело, словно собиралось потухнуть, то расширялось и начинало пылать.

— Вперед, — сказал Юцер Султану, — вперед, за Пылающим Сердцем!

В этот момент, откуда ни возьмись, появился посох. Во всяком случае, то, что появилось, могло быть посохом и вряд ли годилось на что-нибудь иное. Посох поначалу ухарски вертелся, словно пьяный дворник, решивший продемонстрировать полную власть над заплетающимися ногами, а потом подскочил к Пылающему Сердцу и звезданул по нему изо всех сил. Сердце взлетело, охнуло, рассмеялось и вспыхнуло. Потом оно упало вниз и потухло. Посох снова подкинул его, и оно опять загорелось. Так они и неслись впереди, играя и показывая путь.

Увлеченный неожиданным зрелищем, Юцер только тогда и понял, что движется, когда сообразил, что, несмотря на прыжки сердца вверх, волшебное серсо передвигается все-таки вперед, а за ним движется зеленый конь.

Как именно двигался конь, Юцер понял не сразу. Это не был бег, но не был и полет. Конь тек вперед, то деформируясь до неузнаваемости, то приобретая соответствующие коню формы.

«Я лечу на облаке!», — догадался Юцер.

Однако полет не сопровождался движением воздуха и ничего, кроме коня, посоха и сердца вокруг не было, поэтому не было и ощущения полета или вообще движения. Волшебное серсо все время было впереди, конь то растекался, то сжимался, и все это продолжалось без конца. Юцеру стало скучно.

Он вытащил из ножен меч и запустил его в волшебное серсо. Меч пронзил сердце, и оно запылало с невиданной силой. Посох попытался было выбить меч из сердца, но отскочил. Видно, он попал на острие меча, поскольку расщепился.

«Чем это я занимаюсь?», — подумал Юцер.

Он открыл глаза и погрузился в темноту. Когда он снова закрыл их, зеленый конь заржал. «И куда же мы летим?», — спросил коня Юцер. Конь скатил к краю глазницы насмешливый глаз и сказал хрипло: «Теперь это ты должен мне сказать, куда мы летим, если тебе не хотелось лететь по велению сердца». Юцер ударил коня правой шпорой, махнул рукой вправо и велел: «Туда!». И они полетели дальше.

Юцер не станет пересказывать дочери этот сон. Он просто скажет, что все началось с чудесного сна.

«Когда я открыл глаза, — закончит этот рассказ Юцер, — светлело. Подо мной стучали колеса, надо мной висели вонючие ноги в портянках, и в горле першило. Оказалось, что в полном беспамятстве от усталости и страха я влез в отцепленный вагон и заснул. Сон оказался настолько захватывающим, что я не почувствовал, как вагон прицепили к поезду, как он наполнился людьми и поехал. А рассказываю я это к тому, что иногда полезно поддаться отчаянию и выпасть из привычного мира. Поди поспи, а завтра все как-нибудь образуется».