Анна Исакова - Ах, эта черная луна!

Юцер тем временем покинул больничный двор и пошел узкой улочкой, по краю которой бежал арык с вонючей густой водой. Он обошел стороной площадь перед мечетью, свернул направо, потом налево и вышел к дынному полю.

Раз уж дитя родилось живым и невредимым, несмотря на войну и узость таза моей супруги, то с этим надо что-то делать, подумал Юцер.

— Ты! — крикнул он и поднял к небу кулак. — Ты! В твоем ли ведении этот мир или нет, но сделай же что-нибудь!

Небо должно было содрогнуться, как содрогнулось оно, когда Юцер впервые прервал отношения с Владыкой. Он стоял тогда на краю другого поля и рыл яму. Юцеру было восемь лет. Его мать умерла от тифа, и хевре-кадише не хотели ее хоронить. Эти трусливые людишки боялись за свою маленькую глупую жизнь. Юцеру пришлось хоронить покойницу самостоятельно. Мама лежала на серой простыне, на которой умерла и на которой Юцер дотащил ее до поля. Из-за этого простыня стала еще и мокрой. Тогда он так же, как и сейчас, вознес к небу кулак, и небо потемнело. Ударил гром, с туч слетела молния и ударила в стоявшее неподалеку дерево. Земля под ногами Юцера пошла трещинами. Ему осталось только расширить щель и подтащить к ней тяжелое, плохо пахнущее тело.

Там должен быть обгоревший ствол. Как он мог забыть! Он искал ее совсем не в том месте! Это хорошо. Теперь ему необходимо вернуться туда, чтобы найти дерево. Когда человеку необходимо вернуться, он возвращается. Земля наклоняется под его ногами, и он соскальзывает туда, где должен оказаться.

— Ты слышишь меня?! — крикнул Юцер. — Сделай что-нибудь! Я бы предпочел, чтобы тебя не было, потому что если ты творишь все эти безобразия, тебя все равно, надо уничтожить. Погляди сейчас в свой пуп и подвинь мысль! Ребенок родился! Война не кончается! Сделай же что-нибудь!

Но на сей раз небо висело неподвижно. Невидимая рука лениво передвигала по нему маленькие облака.

— Ну, хорошо же! — крикнул Юцер и повернулся к Владыке спиной. Он вернулся тем же путем, что и пришел.

Доктор Гойцман стоял во дворе, словно и не уходил все это время.

— Проведи меня к Мали, — потребовал Юцер.

— Это невозможно, но необходимо, — согласился доктор. Он вытащил из-за пазухи сложенный конвертом врачебный халат, помог другу завязать тесемки и повел его по темной лестнице на второй этаж.

Юцер внимательно осмотрел спеленутого младенца, бросил беглый взгляд на Мали, отметил темные круги под ее глазами и вконец расстроился.

— Я решил, что девочку будут звать Викторией, — сказал Юцер.

— Поздно, — улыбнулась Мали. — Я уже дала ей имя. Девочку зовут Любовь.

— Надеюсь, она не станет испытывать все возможности, заложенные в этом имени, — сказал Юцер.

— Отчего же? — удивилась Мали. — Пусть испытает. Возможности, заложенные в придуманном тобой имени, гораздо более удручающие.

— Не знаю, не знаю, — отозвался Юцер. — Я вижу в этих возможностях большую сладость.

— Если у нас когда-нибудь родится сын, — ласково сказала Мали, — мы обязательно назовем его Победителем.

— У нас не будет других детей, — нахмурился Юцер. — Мы и так совершили безответственный поступок, и дай нам Бог не поплатиться за это.

Мали молча кивнула. Судьба ребенка, рожденного в разгар Большой Войны, пугала и ее. Но Мали знала, что с этим ребенком все будет в порядке. А о других детях она пока не загадывала.

Юцер был небольшого роста, но на мир смотрел свысока. Так было не всегда. Какое-то время он жил с верой в добро и порядок. Потом Юцер перестал уважать мир, в котором жил.

«Когда я был маленьким, — как-то сказал он своему другу Гойцману, — и молодым, каждая жизнь искала свой смысл. Я мог не соглашаться с этим смыслом, и мое несогласие возвышало меня. А сейчас каждая жизнь ищет себе цену и старается взять подороже. Это меня унижает. Меня вынуждают не думать, а торговаться».

Вообще-то Юцера звали иначе. Его мать была, очевидно, незатейливой женщиной. Только очень простая душа могла назвать сына Юдл. Что до отца, тот вообще с трудом вспоминал, что у него есть сын. А когда вспоминал, никак не мог придумать, что с этим делать. Когда отец Юцера не глядел в священные книги, как Всевышний глядит в собственный пуп… когда отец Юцера переставал подражать своему кумиру, он оказывался в пыльной захламленной комнате, в которой ему совершенно нечем было заняться. Он вздыхал, кряхтел, слонялся, переставлял вещи и снова погружался в свои книги.

Положительно, если бы мать Юцера не вздумала умереть от тифа, ее сыну предстояла бы скучная никчемная жизнь. Но она умерла. Юцеру ничего не оставалось, как похоронить ее и заняться собой.

Поссорившись со Всевышним, он оставил хедер, записался в школу и ходил в нее за семь верст. Выходить из дому приходилось с первыми петухами. Самой большой проблемой Юцера были ботинки. Он нес их, перекинутыми через плечо, и надевал в ложбине перед входом в город. Одной пары ботинок должно было хватить на год. На Песах приходил пакет с деньгами от тети Сони. Юцер вскрывал его, отсчитывал столько, сколько нужно было, чтобы заплатить за обучение, купить новые штаны, школьный мундир и ботинки. То, что оставалось, он отдавал отцу.

Оставалось мало. Хорошо еще, что для тети Сони дети ее покойной сестры так и остались на всю жизнь бедными сиротами мал мала меньше. Если бы так и было, денег тети Сони не хватило бы на ботинки для каждого. Но Моник давно вырос, бросил бомбу в урядника, попал в козу и скрылся. Это случилось еще до смерти мамы. Через несколько лет Моник обнаружился в Америке. Юцер писал ему длинные письма, но жалел деньги на марки. Дважды он послал пачки старых писем через знакомых. В третий раз письма ушли дипломатической почтой. К тому времени Юцер стал Юцером, жил в большом городе, менял рубашки три раза на дню и дружил с послами. Дипломатическая почта принесла ответ. Моник прислал письмо и рассказ, напечатанный в еврейской газете Чикаго.

Моник стал писателем.

Ничто не предвещало такой поворот. Моник был обыкновенным местечковым дурачком. Щекотал девушек и дрался с их кавалерами. Но все-таки не каждый местечковый дурак решает бросать бомбы в урядника. И не у каждого достанет ума попасть при этом не в урядника, а в козу.

И все-таки местечковый дурачок остается собой, даже если он бросает бомбу в урядника и пишет рассказ. Длинный рассказ о бедном еврейском мальчике в Америке, который несет чахоточному дяде селедку.

Раз в месяц, а то и в два отец берет мальчика за руку, и они идут по огромному городу пешком, потому что денег на кэб у них нету. На другом конце города их не ждет бедный еврейский шапочник. Не ждет и удивляется тому, что они пришли, что кто-то еще помнит о его существовании. Когда они приходят в последний раз, дяди уже нет в живых. Некому отдать селедку Они плетутся назад и съедают селедку в парке на лавочке. Теперь они совершенно одиноки. Им не к кому идти и не о ком больше заботиться.