Анна Исакова - Ах, эта черная луна!

Бедный Моник! Если бы он родился не в Вилкавишках, а, скажем, в Вене, то в детстве он читал бы греков, в отрочестве римлян, а в юности знаменитых европейцев. Тогда его селедка могла бы стать парадигмой мироздания. Но Моник читал в детстве Пятикнижие, в отрочестве «Шульхан арух», а в юности революционные брошюры. Поэтому селедка для него — мицвэ пролетарской солидарности.

Второй брат, Беня, добрался до Италии и стал живописцем. Он написал Юцеру, что вернется, когда станет знаменитым. Юцер на это не слишком надеялся. Бенчик воровал всегда. Он воровал сахар, удочки и калоши. Теперь он наверняка ворует стили, формы и идеи. Тот, кто находит выход в воровстве, продолжает воровать даже когда у него есть сколько угодно сахара, удочек и калош.

Гитл и Сорл поймали женихов. Женихи оказались бестолковыми мужьями, но Юцера это никак не касалось.

Вдруг он вспомнил, что в Европе идет война. Что отец, Гитл и Сорл остались там, где убивают. Бенчик, скорее всего, не пострадал, решил Юцер. Тому, кто умеет воровать, легче пережить войну.

Когда тетя Соня вспомнила про племянников, дома остался только Юцер, а ему нужны были деньги на гимназию, ботинки, штаны и мундир. Он их имел. И писал тете Соне благодарственные письма от имени всех своих братьев и сестер.

В соседнем городке была еврейская школа, но Юцер записался в немецкую. Имя Юдл он сменил на Юлий. Часто писал на промокашке Юлий Цезарь Рекс. Однажды соединил первые буквы слов и услышал: «Юцер». Это имя за ним и осталось.

Трудно сказать, когда именно он привык к белоснежным рубашкам, которые менял три раза на дню. Зато Юцер мог объяснить, почему рубашек должно быть три. Утром потому, что начало каждого дня следовало превратить в праздник. После рабочего дня — дабы отметить наступление времени отдыха и размышлений. Полуденная рубашка не должна была быть накрахмаленной. К ней Юцер не носил галстук. К вечеру он переодевался в рубашку особой белизны. Вечер был для Юцера торжественным событием, даже если он не отправлялся в гости или в театр и не собирался принимать гостей у себя. За вечерним столом — обеденным или письменным — Юцер бывал величав, глубокомыслен и благодушен. То было время, когда он обдумывал свою жизнь или обсуждал с собой или с друзьями свои и чужие великие и невеликие мысли.

Разговор о том, как Юцер с женой очутились в маленьком среднеазиатском городке и поселились в мазанке за арыком, у нас впереди. А пока проследим за ходом его мысли в этот жаркий полуденный час, поскольку их ход все еще принадлежит тому времени, когда он менял три рубашки на дню, и дает представление о том Юцере, который был и которого вскоре не станет.

Моя жизнь началась со сломанных часов. Со старых испорченных часов, которые я разобрал и собрал. Именно тогда я понял, что стрелку можно заставить двигаться даже тогда, когда ее время остановилось. Мои дуры сестры решили, что я гениален потому, что сумел в пятилетием возрасте починить часы. Они и сейчас не в состоянии понять, что гениальность — это умение заставить часовую стрелку работать на тебя. Кто знает, что они переживают сейчас? Я бы все-таки хотел, чтобы все они остались живы. Чтобы мне не пришлось есть селедку в полном одиночестве. Никто из них не знаком с Мали, никому из них она бы не понравилась и ни один из них не понравится ей. Это у меня еще впереди.

Мали принесла Любовь в мазанку, где детский крик должен быть лишить сна девять человек. Десятой была сама Мали, которая умела спать бодрствуя и в любом ином положении.

Первым был Юцер. О нем Мали беспокоилась больше, чем обо всех других. Юцеру требовался крепкий сон, иначе он становился невыносим.

Второй была сестра доктора Герца Гойцмана, которого тут все звали по-домашнему Гецем. Ей еще не довелось нянчить своего ребенка. Сестру Геца звали Надин, или Госпожа Порядок. Надин постоянно собирала то, что Мали разбрасывала. Госпожа Порядок складывала вещи в стопочки и каждую стопочку перевязывала ленточкой. От этого порядка Мали часто вставала на голову, но толку в том не было. Когда Мали вставала на голову, Надин тут же закрывала двери в мазанку и выставляла подбородок. На дворе могла бушевать песчаная буря, солнце могло окружить себя тысячей протуберанцев, муэдзин мог спутать час молитвы, и арык мог потечь вспять, но в доме должен был быть порядок. И Мали сдавалась первой.

Третьей была младшая сестра Геца, Госпожа Непосредственность, иначе Перл, а также Перка. Некоторые называли ее за глаза Госпожой Посредственностью, но Мали подобных шуток не одобряла. Когда Непосредственность не спала, она смотрела на все большими влажными глазами, в которых мир отражался, как в кривых зеркалах. Иногда Мали заглядывала в них, чтобы развлечься, но чаще пропускала сентенции младшей сестры Геца мимо ушей. Делала она это не из дурных побуждений, а из страха запутаться в словах, натыканных невпопад.

Надин старалась предупредить дурацкие выходки Перл и упорядочить ее слова и действия. Мали считала, что упорядоченная непосредственность — это просто катастрофа, но мнения своего не высказывала.

Тут следует пояснить, как семья доктора Геца оказалась в мазанке вместе с Юцером и Мали. В общем и целом в этом не было ничего удивительного, но в частности и с определенными оговорками эта история совершенно невероятна.

В общем и целом маленькие среднеазиатские городки переполнились в годы войны беженцами. Мазанок не хватало, они шли по курсу золота и зачастую вмещали даже по пять семей. А в частности дело было так.

Юцер и Гец дружили с школьных времен. Два еврея в немецкой гимназии могут либо возненавидеть друг друга, либо подружиться. Юцер и Гец использовали оба варианта: сначала поссорились на всю жизнь, а потом стали неразлучными друзьями. Положение их было неравным. Папа Геца был очень богатым человеком. А Гец был очень легкомысленным юношей.

Директор гимназии, господин Вильгельм Шнаббе, гаскалист и выкрест, никак не мог терпеть в своем заведении неуспевающего еврейского ученика. С другой стороны, он не мог себе позволить выгнать из гимназии сына самого крупного в уезде лесопромышленника. За бокалом вина на благотворительном ужине г-н Шнаббе посоветовал г-ну Гойцману нанять для сына репетитора. Лучше, пояснил он, если это будет некто живущий в доме. Еще лучше, если это будет ученик того же класса. Голова у Геца хорошая, но он ленив и бездумен. Поэтому ему нужен не столько знающий учитель, сколько постоянный стимул. Почему бы г-ну Гойцману не взять в дом бедного отличника Юлиуса Раковского? Пусть юноши живут вместе, вместе развлекаются и вместе работают.

Так Юцер решил проблему ботинок. Они теперь не снашивались из-за долгой дороги. Репетиторствовать ему не нравилось. Юцер решил, что пришел в этот дом не учить, а учиться. Он учился единственному, чему можно было научиться в доме Гойцманов, — капризничать за столом и тратить деньги на ненужные вещи.