Анна Исакова - Ах, эта черная луна!

— И какой вывод ты сделала из этого разговора? — спросил Юцер.

— А никакой, — ответила Любовь. — Все равно Миля скажет вечером: «Чисть!» и сунет зубную щетку в порошок. Они просто так говорят, для вентиляции зубов. Молчат, молчат при Пашке, а как она за дверь, начинают болтать как сороки.

Юцер вздохнул, растерянно почесал макушку и поплелся в столовую. Ему хотелось немедленно поговорить с Мали о воспитании дочери, но Мали дома не оказалось, и острое желание немедленно что-то предпринять стало угасать. «Если слухи насчет эшелонов верны, — подумал Юцер, — то перед смертью не надышишься. Пусть ест шоколад и не чистит зубы, но пусть вспоминает нас с любовью». Юцер уже знал то, что Любови еще не сказали: Ведьма согласилась исчезнуть с ребенком за час до того, как придут за Юцером и Мали. Одного он никак не мог понять: о каких камушках говорила Ведьма и что она собиралась передать Натали?

С точки зрения Эмилии, лечь спать означало умереть. Поэтому по утрам она поздравляла всех с наступившим для них утром.

— Поздравляю вас, проснувшись, — поздравила она Юцера и на сей раз. — А мы с Любушкой идем на рынок. Будет вам Кульев пир на ваш день рожденья! Так пани Мали решила. Только свечек надо будут сжечь больше дюжины.

— Почему? — поинтересовался Юцер.

— Завистников много, — деловито ответила Эмилия.

— Значит, будем стрелять по женихам Пенелопы?

— Вот! А я и забыла, как пани Наталья их обзывали.

Ходить с Эмилией на рынок было любимым занятием Любови. Мясные ряды она не любила. От вида кровоточащего мяса ее тошнило. Больше всего Любовь притягивал открытый рынок, где кудахтали куры, визжали свиньи и ржали кони. Туда она и потянула Эмилию. На подводах лежали тугие кочаны капусты. Но капусту уже заквасили, потому к возам с капустой на сей раз даже не подходили. Не подходили и к возам с картошкой. Она уже была засыпана в низкие деревянные ящики в сарае. К возам с углем тоже не подходили. Крутились по подмерзшему снегу между конями, возами, мешками, визжащими свиньями и сбежавшими от хозяев петухами.

Эмилия заметила на одном из возов окровавленный мешок и отправилась к нему. В таких мешках лежала говядина или телятина, которую Юцер по совету Геца настрого запретил покупать. Телятина эта была «черной», то есть не прошедшей санитарный надзор. Эмилия считала, что она и есть самая свежая.

— Ну зачем вам мясо с милицейскими червями? — пыталась она уговорить Юцера.

— А если у этой телки был сап… или как его… круп?

— А если у той дохлой коровы, на которой милицья свой штамп ставить, что было, так вам об этом докладуть? А ни в раз! Возьмут с мужика деньги и заштампують. Я же не у кажного одного покупаю, я же тех людей в лицо узнаю. Они мне в глаза смотреть побоятся, если падаль продадут.

Окровавленный мешок унесли за воз, с глаз подальше. Эмилия долго копалась в мешке то наощупь, то засовывая внутрь лицо. Потом отобранные куски завернула в хустки, то есть в куски принесенного из дома чистого полотна. Все это завернули еще в газету, потом в оберточную бумагу и взвесили. Торговалась Эмилия недолго, зато долго пересчитывала сдачу. Потом сложила ее в мешочек, повешенный через шею на шнурок, и уложила телятину на дно большой клеенчатой сумки.

Эмилия еще покрутила головой, заглянула под возы, но желаемого не увидала. Гусей почему-то не было. Три тощих поросенка валялись в луже. Блеяла привязанная к колышку патлатая коза.

— Чтобы это гуся на базар не привезли, разрази их гром! — обозлилась Ведьма. — Иде такое видано! Придется куплять оштампованного.

Проштампованную говядину и ощипанных штампованных кур и гусей продавали на крытом рынке. Эмилия вошла в помещение с брезгливым выражением на лице. Она купила несколько костей и комок говядины «для отвода глаз». Тщательно завернула покупку в газету, а отойдя буркнула: «Хустки на его жалко!». Они поплелись вдоль замызганного кафеля, с которого свисали серые скомканные кишки и сальники, покрытые желтоватым жиром. Прилавки были высокие, Любови не было видно, что там на них лежит. Вдалеке виднелись сложенные горками куриные тушки. Задирать голову Любовь не стала. Она не любила смотреть на подвешенные за крючья багровые коровьи туши с торчащими ребрами. Любовь дернула Эмилию за подол, раз, еще раз и еще. Эмилия не отзывалась. Гусей не было и в крытом ряду.

— Чего пани ищет? — услыхала Любовь квакающий голос.

Любовь поднялась на цыпочки, потом отступила несколько шагов назад и вытянулась, сколько могла. Голос принадлежал толстой тетке, закутанной в коричневую шаль из козьего пуха. Лицо у тетки было смешное, круглое и складчатое, словно тыква, багрово-желтое в красные прожилки. А нос совсем лиловый. «Пугало колючее, всех людей вреднючее», — тихонько пропела Любовь и высунула язык. Ни тетка, ни Эмилия не обратили на нее внимания.

— Гуся, — сказала тетке Эмилия, — ищу гуся.

— Нет гусей, — понизила голос тетка. — Дехфицит. Кудай-то их выслали, в Москву что ли.

— Такого не могет быть, чтобы ни одного гуся на базаре не осталось! — возразила Эмилия.

— Для доброго человека, может, и найдется. Для себя берегла, но вам, так и быть, отдам.

— Три. Мне нужно три гуся.

— Свадьбу играете? — предположила тетка.

— Ага. Свадьбу. Есть три гуся? А то одного брать — это же кому раньше?

— Трех нету, — строго ответила продавщица. — Второго возьмешь у Марыси, вон в синей шапке стоит, а третьего взять негде. Я же сказала: дехфицит.

— Или три, или не буду брать! — заупрямилась Эмилия.

Тетка вздохнула.

— Ну правда, себе надо. Рождество на носу.

— К Рождеству достанешь, — не сдавалась Эмилия. — Такого быть не должно, чтобы всех гусей выслали. Такого быть не может.

— Ладно. Давай сумку.

— А посмотреть?

— Дома посмотришь. Чего его смотреть, когда он последний?!

— И правда, — вздохнула Эмилия.

За людным и вонючим мясным отделом шел молочный ряд. Блестел белый кафель, тетки сверкали стерильными передниками, сладко пахло молоко и кисло — творог. Эмилия обошла весь ряд, подставляла бабам руку, как для поцелуя. Бабы капали на тыльную сторону жилистой Эмилиной кисти сметану. Эмилия слизывала ее, растирала языком по небу, вслушивалась во что-то, иногда заставляла и Любовь попробовать. Наконец она согласилась на покупку и вытащила из сумки тщательно промытую банку. Баба налила в нее сметану, высоко подняв ложку. Сметана текла по воздуху, изгибаясь и посверкивая.

Покончив с молочным рядом, вышли к ларькам. Там продавали зелень, яйца, фрукты и овощи на развес. Эмилия разглядывала яйца на свет, давила редис, растягивала гороховые стручки, щупала помидоры, нюхала яблоки. Любови все это скоро надоело. Она ушла к теткам, продававшим сласти: сахарных петушков на палочках, длинные конфеты в самодельных обертках и молочные ириски, сваренные из сгущенки. Надеяться Любовь могла только на подарок. Она знала, что Эмилия «ентой пакости» покупать не будет. Продавщицы на сей раз попались вредные. Они словно не замечали молящих детских глаз, а когда замечали, отворачивались. И все же Любови повезло.