Анна Исакова - Ах, эта черная луна!

— Я пытаюсь защитить тебя, — тихо-тихо произнес Гец и взял Малины руки в свои.

При этом он пытался заставить Мали смотреть ему в глаза. Если бы это удалось, можно было попробовать что-то вроде гипноза.

— Нет! — крикнула Мали. — Это подлость! Подумай, сколько она пережила.

— Мы все много пережили.

— Как ты смеешь сравнивать. Она… она… — Мали расплакалась, и о гипнозе нельзя было даже мечтать.

— Подумай о Любови. В вашем доме опять начнется безумие.

— В нашем доме столько безумия, что приезд Натали может сделать его нормальным, — ответила Мали сквозь рыдания.

— Успокойся, ну, успокойся же, — Гец притянул Мали к себе, обхватил руками ее голову и начал покрывать ее волосы мелкими быстрыми поцелуями. — Мы все напутали. Мы все запутались. Ты должна была быть со мной. Возможно, Юцер должен был быть с Натали… или с Софией. Я не знаю. Это неважно. Но мы с тобой должны были быть вместе. Помнишь поезд, на котором мы ехали из Вены? Помнишь хромую нищенку, которая обещала нам сто лет счастья?

Мали молча кивнула и отстранилась. Она все еще тяжело дышала, но плакать перестала.

— Почему, — спросила она хрипло, — почему все получилось так странно, так плохо?

— Может быть, потому, что мы были молоды, и жизнь казалась нам вечностью?

— Глупости! — возразила Мали и хлопнула кулачком по колену. — Все получилось так, потому что нас посадили в клетку. Даже звери не хотят размножаться в неволе! А мы в неволе не умеем любить. Я хочу, чтобы Наташа приехала к нам. Она умеет высечь искру даже из мокрого кремня. В общем, зажечь подмокшие спички. В общем, я не знаю, что это за умение, но вокруг Наташи всегда бродят токи. А у меня кончилось электричество. Меня выключили, как настольную лампу. И жизнь погрузилась во тьму.

— Кто знает, осталась ли в Натали хоть капля жизненной силы, — возразил Гец. — Ей пришлось пройти через такое…

— И она жива! Ее письма приходят из другого времени. Из нашего времени.

— Как знаешь, — задумчиво ответил Гец. — У тебя свой счет с миром и свои способы его понимать.

А Юцеру снова приснился сон, и был он не лучше прежнего. Сначала во сне появился перрон. Совершенно пустой, вымытый дождем. За перроном была чугунная ограда, обвитая плющом и заросшая кустарником с большими палевыми и желтыми цветами. Таких цветов Юцер никогда не видел, разве что они попадались ему на картинках. Воздух над перроном был чистый, прозрачный и пьянящий, какой бывает после летнего дождя в лесистой местности. Воздух тоже казался палевым с желтыми наплывами, из чего Юцер заключил, что дело происходит ранним вечером. И был этот вечер легким и радостным, когда все хорошо и ничего больше не надо.

Но Юцер попал на этот перрон не случайно. Он должен был встретить Натали. Поначалу перрон был пуст, Юцер мог поклясться, что никого там не было. И вдруг он увидал посередине перрона женскую фигуру. Женщина сидела спиной к Юцеру на огромном кованом сундуке. Полоски меди, переплетенные в хитрый узор, поблескивали в косых лучах заходящего солнца. Женщина была в легком розовом платье с зеленой отделкой. Возможно, платье было сделано из муслина. Тонкого, изумительного муслина, каким торгуют только в специальных магазинах очень дорогих тканей.

— Натали! — крикнул Юцер и побежал к ней.

Женщина обернулась. У нее было совершенно серое лицо, без глаз, без носа, без губ. Серая шевелящаяся масса, похожая на глину. И вдруг это невероятное лицо улыбнулось беззубой улыбкой и сказало голосом Лени Каца: «Ты стал толстенький и противненысий, Юцер. Но ты все еще можешь на что-нибудь сгодиться». Он квакал, этот голос. И Юцер в ужасе побежал. Он выбежал за ворота, бронзовая ограда осталась позади, а он все бежал, и бежал, увязая в глине, спотыкаясь о древесные корни, раздвигая ветви, пока не упал в мокрую траву.

Траву приготовила Юцеру Мали. Она проснулась от крика: «Натали!», испугалась, зажгла ночник и некоторое время вглядывалась в лицо спящего. Лицо его выражало ужас. Поначалу Мали хотела разбудить мужа, но, справедливо решив, что нехорошо просыпаться от дурного сна, и что такой сон надолго остается в памяти, просто вошла к Юцеру в сон и подложила в него влажной травы.

И все-таки Юцер запомнил этот сон, потому что за завтраком он спросил Мали:

— Как ты думаешь, у Натали есть зубы?

— Разумеется, есть, — ответила Мали небрежно. — Она выглядит замечательно. В определенном смысле чуть хуже, чем раньше, а в определенном — даже лучше. В ней появилась приятная мягкость.

— Откуда ты знаешь? — подозрительно спросил Юцер.

— Мы часто встречаемся во снах, — сказала Мали, — она охотно отзывается на мой призыв. И мы замечательно проводим время.

Последний сон Юцера оказался в руку. Пришла телеграмма, сообщавшая о приезде Натали в пятницу, в три часа дня, поездом из Москвы. Мали и Ведьма перевернули дом вверх дном, а Юцер искал голубые гортензии.

— Они перевелись! — крикнул он в отчаянии, вернувшись домой в седьмом часу вечера накануне назначенного дня. — Это невероятно, но их нет нигде. Я ездил даже к пани Хелене на Зеленую гору. У нее всегда были голубые гортензии.

— Ты нашел пани Хелену? — обрадовалась Мали.

— Нет! Нет ни ее, ни оранжереи, ни этого дома. Ничего нет. Ничего! И нигде нет голубых гортензий. Их нет даже в Ботаническом саду.

— В этом саду нет даже приличных роз, — рассмеялась Мали. — Но все к лучшему. Было бы даже как-то неловко дарить Наташе голубые гортензии, словно она вернулась не из Воркуты, а из Парижа.

— А что дарят тем, кто возвращается из Воркуты? Чертополох?

— Зачем же, — возразила Мали. — Город полон сирени, ландышей и роз.

— Сирень! — вскричал Юцер. — Мещанская сирень! Ландыши! Подарок приказчика белошвейке!

— Остаются розы, — спокойно заключила Мали.

И был беспокойный вечер, и короткой казалась ночь, и наступило утро.

А по утрам Чок поджидал Любовь у универмага, чтобы проводить ее до школы и оттуда отправиться в университет.

— Какой балаган! Ты даже себе не представляешь, какой в нашем доме балаган. Можно подумать, что к нам едет ревизор! И кто она такая, эта Натали? — сказала Любовь Чоку.

— Говорят, большая любовь твоего папы, — не удержался Чок и нахмурился. София велела ему держать язык за зубами.

— Что ты говоришь? У моего старца была большая любовь? Как интересно! А чего тогда так старается моя мамаша?

— У них был любовный треугольник.

— Что это? — удивилась Любовь.

— Любовь втроем, так я понимаю.

— Расскажи.

— Что я могу рассказать? Я этого не понимаю.

— Жаль. Ах, как интересно! Пожалуй, я изменю свое решение и пойду на вокзал встречать эту… биссектрису-разлучницу. Это же надо, как старички развлекаются!

— Они были тогда не старые, — почему-то вздохнул Чок.