Анна Исакова - Ах, эта черная луна!

— Не переживай, — погладил жену по плечу Юцер, — девочка не в себе, не знает, что говорит. Ведьма была ей как мать.

— А родная мать ей кто?! Хуже любой ведьмы?! — выкрикнула Мали и затихла.

Юцер предпочел бы, чтобы лампы начали двигаться, а цветы — танцевать в вазах. Чтобы угли в печке гасли сами по себе и разгорались вдруг до посинения. Чтобы звякали, как от порыва ветра, канделябры и останавливались часы. Когда все это происходило, он понимал, что тишина вокруг его жены ложная. Что внутри этой непредсказуемой печи, совершенно холодной снаружи, бушует огонь безумия. Но на сей раз Мали молчала иначе. Ничто не стояло за ее молчанием. Ничегошеньки за ним не стояло.

Мали все-таки выспросила у Любови, в какой костел она ходила с Ведьмой, и заказала там свой молебен.

— Вот и хорошо, — сказал Юцер, — очень правильно. Слишком много обращений к Богу не бывает. Но нужно ли тебе туда ходить? Это место к тебе не имеет никакого отношения, а по городу пойдут слухи и разговоры. Я, конечно, смогу сказать, что ты пошла любоваться архитектурными красотами, но в этом вранье есть какая-то пошлость.

Мали поняла, что просить Юцера пойти с ней — бессмысленно.

А Мали с детства боялась костелов, этих огромных пространств, наполненных чужим шепотом, резкими запахами, непонятными тенями и столпами резкого света, падающего сверху вниз грозно и непреклонно. Она не знала, как себя вести в столь непривычном месте, когда говорить и когда молчать. Впрочем, говорить ей не пришлось. Хор пел мрачно и отрешенно. Дымились свечи, дымились кадила, дым полз по стенам, оживляя мрачные лица на фресках, заставляя их злобно улыбаться. Страх сгустился. Он полз на Мали со всех сторон, курился над полом, наваливался на колонны, окутывал стоявших по углам костела баб. Мали почувствовала его холодные липкие пальцы на лбу и на веках. Давление было невыносимым, сердце грохотало, а ноги подкашивались. Вдруг запел сильный детский голос. Он взмыл ввысь, летел в колонне света к сверкающему куполу. Раздался сильный шум и стук колен. Мали почувствовала приступ дурноты и полетела. Ей казалось, что сильный поток воздуха подхватил ее и понес вверх, к свету, но упала она вниз, в темноту. Очнулась она от воды, затекавшей за шею и с громким стуком капавшей на пол. Над ней склонился тощий мужчина в сутане. От сутаны несло кислым.

— Что случилось? — спросил мужчина по-польски.

— Сомлела от духоты, — ответила Мали на том же языке.

— Ну, ну… — пробормотал мужчина. — Вызвать скорую?

— Нет, — торопливо замотала она головой, — не, не, дзенкуе, дзенкуе от цалего сердца.

Выйдя из костела, Мали отправилась почему-то не домой, а к Гойцманам.

— Что с тобой? — испугалась София. — На тебе лица нет.

— Упала в обморок в костеле, — застенчиво улыбнулась Мали.

— В костеле?! Что ты там делала?!

Возмущению Софии не было предела. Идти в костел ради домработницы?! Падать там в обморок на виду у всех этих антисемитов?! Развлекать публику видом собственного сумасшествия?! Об этом будут говорить по всему городу! Юцер занимает достаточно высокий пост и у него столько врагов! А ребенок! О ребенке тоже надо было подумать! Она комсомолка и у нее могут быть неприятности. Да! Все это пахнет сумасшествием. Или несдержанностью. Невниманием к окружающим и к семье, наконец. Можно подумать, что речь идет о смерти самого близкого человека.

— Ведьма была близким человеком, — робко оправдывалась Мали. — Она не была домработницей.

— Кем же она была?

— Чем-то вроде хранительницы домашнего очага, — пробормотала Мали.

— Ой! Час от часу не легче, — задохнулась от гнева София. — Я думала, она в лучшем случае хранительница чужих бриллиантов. До приезда Натали вся эта история была мне хотя бы понятна. А теперь — нет. Нет! Слушай, ты! — выкрикнула она и ткнула воздух указательным пальцем. — Никто не может быть хранительницей твоего домашнего очага, кроме тебя самой. В этом все дело! Все дело! Было время, когда твой дом был в твоих руках, и это был замечательный дом! В нем все шло по порядку. А теперь ты отошла в сторону и смотришь со стороны, как твой дом распадается. Это началось с приездом Натали. Я уж и не знаю, что она наговорила и наделала там, у вас. И ты, и Юцер словно отравленные. Я не знаю, что между вами произошло, но я тебя предупреждала! Я говорила, не зови ее к себе. И вот — результат! Слушай, — сказала она вдруг, переведя дыхание и успокоившись, — а может, поверишь Гецу и гинекологу? Может, это, действительно, просто климакс? Я знаю одну старушку, она смешивает травки, и это очень помогает.

— Травки… — Мали заставила себя улыбнуться, — травки… Травки я и сама умею смешивать. Череда, спорыш и брусника, а еще душица с крапивой и шиповник. Хорошее средство. Или лист березы, череда, толокнянка, корень одуванчика, рябина и шиповник. Шиповник еще можно соединить с брусникой и крапивой, а к ним хвощ, подорожник и можжевельник. Тоже помогает. Или календула с гречавкой и репешком, а к ним крапива с рябиной. Воду сгонит, сердце успокоит, славное средство.

— Я и забыла, что ты у нас колдунья, — усмехнулась София. — Приворотные, отворотные зелья. Ты, видно, и Гецу что-то подложила. Раньше я ревновала к Сарре, но с этим было легко справиться. А теперь он думает только о тебе. Как я о твоих травках не подумала!

— Дура ты! — вспыхнула Мали и ушла.

И все. И ничего больше тогда не случилось. Никто об этом разговоре не узнал. А о том, что Мали упала в обморок в костеле, куда ходила отпевать Ведьму, говорили долго. Жалели Мали, и Ведьму жалели. Она многим помогла в гетто, ей это не забыли.

Прошел май в сирени и черемухе, пришел июнь с тюльпанами на клумбах. Юцер пошел поздравлять Геца с днем рождения, а Мали сказалась больной и не пошла.

Народу на сей раз было немного. Все постарели. Пили чай со знаменитой «стефанией», любовались пионами в вазах и на грядке, тихонько журчали о том и о сем.

— Какой пустой и скучной стала жизнь, — пожаловался Юцер Гецу. — Власть притихла. Все идет своим чередом. Делать нечего и радоваться нечему, но грустить тоже не о чем. Осталось только мечтать.

— О чем же ты мечтаешь, мой друг? — спросил Гец со скрытой издевкой, которую Юцер не понял и не принял.

— О том, как бы все было, если бы всего, что есть, не было.

— Сложная мысль, — усмехнулся Гец. — И как бы оно было?

— Скорее всего, мы с тобой фланировали бы сейчас по Елисейским полям. Где еще можно наслаждаться весной?!

— В Каннах. В Ницце. А еще лучше — на Карибских островах. Но… не думаешь ли ты, друг, что и там мы бы говорили о том, как жизнь поблекла, как скучно пахнут пионы в семейных вазах, и как не хватает чего-то, что взвинтило бы кровь. Хотя бы один только раз. Еще один раз. Мы просто постарели, Юцер. Мы с тобой стали солидными пожилыми мужчинами в клетчатых фланелевых домашних тапочках. К этому надо привыкнуть.