Анна Бессмертная - Блаженны нищие духом

Как-то раз Андрей сделал чертеж на листе, с обратной стороны которого были какие-то его наброски. Переделывать было некогда, да и не хотелось, поэтому он так и сдал домашнюю работу, в надежде, что учитель не заметит.

— Это твои наброски?

— Мои. Простите, я их обнаружил, когда уже все сделал. Я все переделаю.

— Не нужно. А есть что-нибудь в целом?

— Есть. Немного есть.

— Принесешь мне завтра? Я бы хотел посмотреть.

Дома Андрей долго выбирал самое, по его мнению, лучшее. В его душе какая-то неясная надежда пульсировала крошечным комочком счастья: кому-то интересны его рисунки. К тому же на носу Новый год, и еще сегодня Настя спросила его, так, между прочим, пойдет ли он на школьный новогодний вечер…

В субботу ровно в два часа Андрей заглянул в учительскую. Там были почти все учителя. Они что-то шумно обсуждали, и Андрей решил подождать. Минут через 20 вышла русичка с пылающим лицом и, не взглянув на него, проплыла к выходу. Вслед за ней вышел историк и так хлопнул дверью, что посыпалась штукатурка. Андрей выждал какое-то время и заглянул опять, и на этот раз учитель черчения его заметил.

Они зашли в пустой класс, устроились за столом и начали вдвоем разбирать содержимое папки. Учитель откладывал некоторые рисунки отдельно, потом смотрел их еще раз и уже из них откладывал некоторые в сторону.

— Я хочу показать их одному своему знакомому художнику. Ты не будешь против?

— Нет… Возьмите, конечно…

— Я их тебе верну после каникул, идет?

— Идет…

— Ты еще не думал, куда пойдешь после школы?

— В армию, наверное.

— Нет, я имею в виду другое. Будешь ли ты учиться дальше…

— Не знаю, я об этом не думал.

— А ты все-таки попробуй в Суриковское. Хотя… Ладно, там видно будет. Эти я беру. Отдыхай.

Каникулы прошли, третья четверть стала разматываться очень быстро, учитель молчал насчет рисунков, и Андрей втайне изнывал от неизвестности. Где-то уже перед весенними каникулами чертежник вернул Андрею рисунки и сказал:

— Ты уж извини, что так получилось. У моего друга с сыном несчастье… Погиб в Афганистане.

Страшная воронка с названием «Интернациональный долг» росла, ширилась, набирала силу, втягивая в себя жизни и калеча судьбы.

Больше никто не проявил интерес к Андрейкиным рисункам, а сам он не умел, да и никогда бы не стал никому навязываться, выгадывать что-то для себя.

По деревенским меркам Натаха считалась уже перестарком — двадцать шестой годочек пошел. Ей так хотелось, чтобы с деревней было покончено навсегда, однако новоиспеченные родственники тоже были выходцами из глубинки, и Натаха попала из огня да в полымя. Втайне они считали, что сын мог бы найти кого и помоложе. Кто его знает, чего на девку до сих пор никто не позарился… Может, дефект какой имеет тайный или гулящая какая была там, у себя. Одним словом, встретили ее не сказать чтобы в штыки, но смотрели косо. Особенно свекровь приглядывалась да принюхивалась.

Сначала Наталья делала все, чтобы угодить свекрови: готовила, стирала, убиралась, шила, вязала, таскала из заводской столовой, где она работала на раздаче, то кусок сливочного масла, то котлеты, то выпечку, в общем, рвалась изо всех сил и никак не могла понять, что, зарабатывая себе очки, она тем самым отбирала их у старой хозяйки дома. Свекровь же по-умному никогда напрямую не лезла в их семейную жизнь, не поучала, не делала замечаний, но просто иной раз молча, на виду у сына демонстративно снимала постиранное сношкой белье и заново перестирывала его, или переглаживала рубашки, или перемывала за ней посуду, или недоедала приготовленный ею борщ. Александр отмечал это про себя и потом делал жене замечания:

— Натах, а чего-то белье вроде кислым воняет…

— В кого влюбилась? Блины пересоленные…

— Вечно у меня чашка чумазая. Отмыла бы содой что ли.

Натаха сначала впадала в отчаяние, пыталась оправдаться, что-то доказать, но потом довольно быстро смекнула, что оборона — не лучшее средство защиты, и, как только обнаружила, что беременна, перешла в наступление. Однажды, получив от мужа замечание по поводу рассольника, мол-де мочой воняет, собрала у всех тарелки с супом, вылила их содержимое обратно в кастрюлю, а затем опорожнила ее в унитаз и гордо удалилась в свою комнату. Побелевшая от гнева свекровь посмотрела на сына и молча пустила слезу. Этого было достаточно, чтобы привести его в бешенство: жена покусилась на святое — на маму. Он ворвался в комнату и с криком «Дура ненормальная!» толкнул Наташку. Падая на тахту, она ударилась рукой о стол, и, чтобы удержаться, ухватила край скатерки. На пол упала ваза и со звоном разбилась. Наташка истошным голосом завопила:

— Люди добрые, убивают! Помогите!

На крики в комнату влетела свекровь и тоже принялась орать. Орала Наташка, орал муж, орала свекровь. В дверь принялись звонить и даже колотить любопытствующие соседи. Услышав звонок, Наташка рванула на себе халатик и, расталкивая домашних, босая и расхристанная выскочила на лестничную площадку:

— Звери! Зверье! Беременную женщину бить! Издеваться вздумали! Я найду на них управу! Будет им и профком, и партком!

И она, рыдая, спотыкаясь и цепляясь за перила, покатилась к выходной двери. Ее, конечно же, вернули домой перепуганные и опозоренные родственники, мир был восстановлен, но ситуация переломилась в Наташкину пользу, и обратного хода она уже больше не допускала. Теперь она вечно ходила с недовольным лицом, ворчала, делала замечания и терроризировала домашних всяческими приметами, в основном неблагоприятными, в коих обнаружила недюжинные познания. Нельзя было стряхивать крошки со стола в руку — денег не будет, вытряхивать скатерть и подметать полы на закате — денег не будет; просыпалась соль — быть скандалу, гудит на плите чайник — быть беде, к ней же — споткнуться на пороге; разбить зеркало или вымыть пол за уезжающим — к покойнику. Нельзя было доедать за молодыми — воровать у них молодость, наступать на ногу — к скандалу, уронить кусок хлеба — голодовать. Родители слонялись по квартире как неродные, боясь совершить какое-нибудь действие, которое могло оказаться по примете не к добру.

А уж когда родился Алешка, старикам стало совсем тяжело. Потом двухэтажный барак, в котором они жили, снесли, и Савельевых расселили: старикам дали однокомнатную, а молодой семье — двухкомнатную квартиру в хрущевке. Жили они в соседних домах, но общались мало.

Наташка завела свои порядки и вовсю помыкала притихшим мужем. Александр стал понемножку попивать, но это не считалось большим грехом. В деревнях мужики иной раз неделями не просыхали, так что одна-другая рюмочка к ужину была не в счет.