Шубханги Сваруп - Широты тягот

В домике на горе Гарриет Мэри становится гравитационным центром. Она — причина того, что все вокруг движется или остается на месте. Гириджа Прасад и Деви питают к ней любовь и благодарность в самой глубокой форме — они принимают ее как должное.

Когда Деви в возрасте четырех лет писает на клумбу, вместо того чтобы пойти в уборную, Мэри выбегает в сад пожурить ее, но натыкается на стоящего рядом Гириджу. “Это удобрение”, — бормочет он, словно извиняясь, и повторяет то же самое спустя некоторое время, обнаружив, что дочь принесла домой мертвую змею. “Удобрение”, — скажет он и тогда, когда Деви однажды вечером опростается на пляже на виду у всех присутствующих. В этот день ей шесть. Для мира она уже подросшая девочка, для него — младенец.

Восьмилетняя Деви не признает абсолютно никаких запретов. Перед тем как есть фрукты, она снимает платье, чтобы его не испачкать. Плещется в море нагишом и катается на слонах без седла. У нее выгоревшие русые волосы и розовая кожа, которая вечно шелушится. Каждый вечер Мэри натирает ее кремом с алоэ, а волосы смазывает маслом — это помогает ей вести счет ежедневным царапинам и ссадинам ее подопечной. Мэри знает, когда Деви прогуливает уроки, отправляясь исследовать тропы и руины в джунглях и заканчивая свою экспедицию на пляже. Если Деви куда-то уходит, Мэри вынимает из кухонной стены расшатанный кирпич и провожает ее глазами. Если она играет в саду, Мэри устраивается на веранде под тем предлогом, что ей нужно почистить к обеду овощи.

Как-то раз садовник собирает в саду почти два десятка слизняков-вредителей. Деви идет за ним на место казни — поляну в лесу. Она заворожена тем, как слизняки карабкаются друг на дружку, стараясь дотянуться до края корзины. Однако неумолимая рука вынимает их и безжалостно расплющивает камнем. Деви не замечает, что в какой-то миг руки оставляют корзину и, нырнув к ней под платье, начинают гладить ее бедра и ягодицы.

Ближе к вечеру садовник входит на кухню и замирает как вкопанный под свирепым взглядом Мэри — в руках у нее нож, и по выражению глаз ясно, что с его помощью она готова не только стряпать.

— Того, кто ее тронет, я покрошу на мелкие кусочки, — говорит она ему. — Ты знаешь, я не обманываю.

Наутро садовник уже не возвращается на работу.

Лишь случайно Деви раскрывает правду, таящуюся за Мэри. Листая английский путеводитель, она натыкается на снимки Аджанты и Эллоры, буддийских пещерных храмов двухтысячелетнего возраста. Мэри как две капли воды похожа на высеченную в камне фигуру из этих святилищ. У нее такие же раскосые глаза и стройные кости. Одежды пещерных фигур выцвели, их кожа излучает слабое сияние. Несмотря на долгие века, полные трудных испытаний, их лица до сих пор безмятежны, а жесты плавны. Предками Мэри, заключает Деви, были пещерные люди, вырезавшие этих богов по своему образу и подобию.

* * *

Когда Деви исполняется девять, Гириджа Прасад везет ее на прогулку по соляным равнинам Средних Андаман. Это что-то вроде инициации, урок, который все родители обязаны преподать своим детям, а те — своим. Сколько Деви себя помнит, отец никогда не упускал случая показать и рассказать ей, как изменились их острова после землетрясения. То, что случается раз в каждые несколько сотен лет, случилось лишь вчера и может случиться снова завтра.

Раковины, вкрапленные в скалы, говорят о могучих силах, сотворивших даже огромные Гималаи. Судьбы целых биологических видов, а не только цивилизаций могут измениться вместе с руслом реки или морскими течениями. Маяк, к которому нужно плыть, был построен на суше. Теперь он оброс водорослями и стал местом сборищ дюгоней и черепах. А соляные равнины, наоборот, еще не так давно были частью океанского дна.

Кажется, самая заветная мечта Гириджи Прасада — задокументировать прошлое во всей его необъятности, проследить все корни, которые тянутся от неуловимого переменчивого настоящего в неведомую доисторическую эпоху. Размах замысла вынуждает его жить в прошлом. Дело либо в этом, либо в том, что Гириджа, подобно всем ничего не подозревающим призракам, увяз в зыбучих песках одного ключевого момента.

— Папа, — говорит Деви, когда они пробираются по лесной тропинке к соляным равнинам, — зачем мы должны изучать землетрясения? Разве не лучше послушать радио или сходить в кино?

Специально для Деви Гириджа взял блокнот и нарисовал, как расколовшаяся Пангея превращалась в современные материки, — перелистываешь его одним махом, и получается мультфильм. Каждый материк населен своими уникальными обитателями. Гириджа понимает, что идея дрейфующих материков трудна для детского восприятия. Оно и неудивительно — это нелегко осмыслить даже самым искушенным ученым. Ибо мир в том виде, в каком к нему привык и сам Гириджа, есть ложь. Земля, которую он почитал раньше как вечную и незыблемую твердь, по природе своей вовсе не такова. Даже полюса, служившие морякам и кораблям ориентирами на протяжении тысячелетий, и те блуждают с места на место.

— А по-твоему, детка, они этого не стоят?

— Я сказала девочке из моего класса, что острова — это горы, а все материки — острова. Она мне не поверила, тогда я сказала, что так говорит мой папа. Она сказала — твой папа ненормальный, он сошел с ума, когда умерла твоя мама. Я ей не поверила. Тогда она сказала, что так сказала ее мама.

Гириджа озадачен.

— Ты же знаешь, почему острова — это горные цепи, а все материки — это в конечном счете острова, — говорит он ей.

— Знаю, — отвечает она. — Но это правда, что ты ненормальный?

У них ушло на дорогу два часа, и они уже почти у цели. На следующем повороте перед ними впервые мелькнут соляные равнины. Но он не собьется с твердого, размеренного шага. Ради своего ребенка он обязан себя контролировать.

— Когда твоя подружка употребляет слово “ненормальный”, что конкретно она имеет в виду? — спрашивает он. — Какую-то форму невроза вроде тревожности или ипохондрии? Или психоза, как шизофрения? Или она говорит о дегенеративном заболевании, таком как Альцгеймер? Ученый должен всегда стремиться к точности. Он не бросается терминами и понятиями почем зря. Он добывает истину — любой ценой.

Лицо Деви озаряется улыбкой. Она горда своим отцом, его аналитическим складом ума — как у нее. Совершенно ясно, что ненормальные не они, а ее подружка заодно с мамой.

Издалека соляные равнины искрятся под солнцем, как снег. Должно быть, так выглядят в окружении бирюзового океана полярные области, заключают отец с дочерью. Чисто-белый и чисто-голубой, без бурой и зеленой примеси тропиков.

До землетрясения соляные равнины были частью залива, где летучие рыбы порой топили целые сети, откладывая в них икру. Воды здесь были такими спокойными, что даже бабочки отваживались залетать очень далеко.