Алиса Ханцис - Аквариум

Мик не увидел ничего — даже потом, в записи: он снимал на черно-белую пленку.

Всадница почти сразу прижалась к самой кромке поля, словно поняла, что мешает. Пустила лошадь рысцой, объехала съемочную группу с тыла и остановилась. Мик вернулся к работе: отснять надо было еще дофига, включая крупные планы. Солнце, по счастью, тут же скрылось и больше им не мешало. Когда в перерыве между дублями он оглянулся, незваная гостья уже спешилась и, прикрывшись конем, наблюдала за происходящим. Мику было видно только ее лицо — совсем юное, чуть ли не школьницы — да ядрено-желтая каска на голове. В глазах светилось любопытство, но по тому, как она пряталась, можно было догадаться, что девушка отчаянно робеет.

Они уже почти закончили, когда небо захмурилось совсем. Мику вдруг почудилось, что сейчас хлынет дождь, и всадница, забыв про страх, кинется на площадку, на ходу стаскивая куртку. Именно так, только так: девушка спешила укрыть от дождя синтезатор, потому что остальным инструментам ничего не сделается — и, главное, потому, что перед этим она, не отрываясь, смотрела на Тео. Больше смотреть там было решительно не на что.

Мик представил эту сцену так отчетливо, будто она была соткана лучом кинопроектора. Он видел всё до мелочей: отчаянное движение, которым всадница, только что робевшая, срывала в себя одежду; их мокрые волосы — ее и Тео, который, разумеется, кинулся ей помогать. Внезапно он ощутил, что разволновался — эвфемизм, к которому он почему-то продолжал прибегать, хотя был уже совсем взрослым. Он поспешно отвернулся к фургону, сделав вид, что делает пометки в сценарии. Ему казалось, что вот-вот, и дождь начнется. Но тучи погрозили и стали рассеиваться. Световой день был на исходе, работа закончена. Гостья принялась поправлять на лошади сбрую. Уходить ей явно не хотелось.

— Слушай, — сказал Мик сестре, — чего она там мнется? Давай позовем ее, познакомимся. Ей же интересно.

— Ну позови.

— А давай ты? Как женщина женщину.

— Еще чего, — фыркнула Тина, не переставая болтать ногами.

Ну и ладно, подумал он, без сопливых обойдемся. Он знал, что Ми ни в чем ему не откажет, и при этой мысли у него сладко сжалось под ложечкой.

— Музыкантам приходится беречь руки?

— Обычно да. Но лично я считаю, что лучше всё тратить, чем беречь.

Когда он проснулся, небо в мансардном окне едва начинало светлеть. Ему теперь особенно хорошо придумывалось в этот час; а еще — по дороге в консу; и еще ночью. Собственно, придумывалось всегда, нужно было лишь найти время и записать хоть что-то. Он ощупью перебрался через чьи-то ноги, натянул что-то, первым попавшееся под руку — в мансарде было холодно. Включил настольную лампу и чайник. Никто из спящих (одна из раскладушек тоже была занята) не пошевелился. Сознание пробуждалось кусками: он не мог вспомнить, кто лежал с ним рядом, но идея рассказа, навеянная вчерашним разговором, вставала в памяти отчетливо и с деталями. Они обсуждали картины — много картин — и его осенило. Да, ведь на то она и осень. Каждый год он вставал на крыло, едва приходили холода. В жару у него плавились мозги.

Не глядя, он протянул руку за пачкой чая и поморщился от боли, задев что-то колкое. Подул на пальцы, рассеянно думая о том, кто мог сунуть сюда посудный ёршик; поднес руку к лампе и вгляделся в паутину папиллярных линий. Свежая ранка уже начала кровоточить; соседние, едва успев затянуться, снова раскрылись. Он положил палец в рот, другой рукой бросил в заварник горсть чайных листьев и попытался вспомнить, о чем еще они могли говорить вчера. Всё ведь, кажется, было мирно. Пришла Тина с рюкзаком, полным еды, и сама похожая на этот свой рюкзак: ее переполняли теперь, поочередно и сразу, впечатления, идеи, тревоги и сомнения. Выкладывая на стол банки, пачки и лотки, она взахлеб рассказывала ему о мультиках, сделанных из проволоки и спичек, — о гениальных мультиках, таких умных и страшных, что ей оставалось только одно: забрать документы и пойти в уборщицы.

— У тебя бывало чувство, что кто-то сделал до тебя всё, о чем ты даже помечтать как следует не успел?

— Конечно, — сказал Тео, пододвигая ей кружку с чаем. Они сидели на кухне у Ми, пока остальные курили.

— И как ты с этим справляешься?

— Никак. Знаешь, у психологов есть пять стадий горя. Человек проходит их, когда узнаёт, к примеру, смертельный диагноз — свой или своего близкого. А у творческого человека есть пять стадий развития, и тебе их придется пережить. Слушай и запоминай: потрясение, подражание, поиск, проникновение, полет.

— А почему на П?

— Вырастешь — придумаешь свою версию, — сказал Тео, успевший к тому времени сочинить несколько рассказов, где все слова начинались с одной буквы.

Тина беззвучно пошевелила губами, будто повторяла урок. Лицо ее было серьезным.

— Значит, у меня первая стадия?

— Пока да. Но это легко исправить.

— А у тебя?

— А я уже там, — он показал взглядом на потолок. — Меня как зовут? Вот то-то же. Пойдем, покажу кое-то. Надо тебе придать ускорение.

Он усадил ее на тахту в большой комнате и разложил рядом свой самый залистанный в этом доме художественный альбом.

— Если ты хочешь работать с предметами, тебе надо научиться видеть их внутреннюю жизнь, метафизику вещей. Вот видишь трубку? А ее нет.

— Как нет?

— А тут написано. Читай: Ceci n’est pas une pipe . «Это не трубка».

Он показал ей все свои любимые афоризмы: парящие в небе валуны; яйцо в птичьей клетке; русалку наоборот. Процитировал на память высказывание автора о том, что работа с объектами — это решение теоремы. Надо, говорил он, найти тот свет, который высветит суть именно этого предмета.

— Попробуй, — добавил Тео, закрывая книгу. — Начинай с подражаний. Набьешь руку, а потом оно само придет.

Хлопнула дверь, в прихожей затопали, и в комнату ввалились брат с однокурсником, Ми и еще одна девушка, которая курить не уходила. Собственно, ее тут прежде и не было.

— Привет, — сказал Тео. В ответ девушка несмело улыбнулась, и он понял, что уже видел ее совсем недавно. — А лошадь где, внизу? Может, она тоже поднимется? Места полно.

— Лошадь просила передать, что не сможет сегодня, — Мик уже стоял за спиной у гостьи, галантно принимая пальто.

Он никак не мог вспомнить ее имени. Помнил только, что имя было неправильным. Он стал рассматривать ее, осторожно, чтобы не спугнуть: без лошади всадница тут же утратила опору — не знала, куда девать руки, куда садиться и на что смотреть. Последнее, впрочем, исправилось быстро: взгляд ее упал на альбом, и лицо осветилось радостью узнавания.

— Я поставлю чайник, — сказала Ми, ободряюще улыбнувшись гостье. — Вы располагайтесь, где хотите. У нас тут запросто.