Владимир Богомолов - Особое задание [Повести и рассказы]

Алпатова не ошиблась. Подпольная группа Дмитрия Покорнова, на связь с которой Неонилле так и не удалось выйти, не только сохранилась, но и действовала, выполняя приказ командования и комсомольскую клятву.

Как уговаривались, юные подпольщики должны были встречаться каждый четверг в тупике улицы Базарной до наступления комендантского часа. На связь выходили или сам Дмитрий, или его боевой друг Андрей Мельников. Болезненного вида, более чем худой, он смахивал на несмышленого подростка и потому никогда не привлекал внимания патрулей или полевой жандармерии. Но если бы — враги знали, что Мельников был одним из лучших учеников школы, победителем районных олимпиад юных физиков, если бы они догадались, что весь его внешний вид — это ловкая маскировка, — за которой искусно скрывается умная голова, отважное сердце, умеющие многое делать рабочие руки, давно они нашли бы ему место не в тюрьме Котельниковской управы, а в гестаповских застенках станции Ремонтной, откуда, как уверяют друг друга земляки, еще никто не вернулся из тех, кого отправили, заподозрив в связях с партизанами или подпольщиками. Ни в первый, ни во второй четверг никто не вышел на связь. Сначала это не только волновало, тревожилоц но даже пугало Покорнова. «Неужели среди отобранных оказался предатель?» — мучительно думал Дмитрий, всякий раз озираясь по сторонам, когда приходил в конец улицы. Но, убедившись в том, что его не только не схватили, но даже за ним не установлена персональная слежка, секретарь подпольного райкома комсомола стал думать, как дальше жить, бороться… Август был на исходе, а казалось, что лишь вступил в свою силу июль, — такая невыносимая духота давила выжженную войной и солнцем землю. Даже ночью не чувствовалось, чтобы прохлада хоть чуть-чуть остудила накалившиеся за день стены домов и булыжник мостовых. Густая бурая пыль, словно маскировочная сетка, висела над городом, над дорогами. Таким свое небо помнили котельниковцы лишь в годы небывалых урожаев, когда денно и нощно возили из колхозов и совхозов хлеб на пристанционный элеватор. Но то была пыль большого радостного труда. И она не раздражала, не пугала. А эта, нависшая сумраком от бесконечного движения боевой техники, обозов и армейских колонн оккупантов, казалась зловещим предзнаменованием. Люди не чаяли, когда же над их головами заклубятся, повиснут дождевые тучи, которые прибьют пыль, напоят землю, остудят хоть немножко городские улицы.

Но дождя не было, как не было ни связных, ни обнадеживающей сводки с фронта. Из сообщений немецкого командования, из приказов машинистов котельниковцы знали лишь о том, что бои идут в Сталинграде, где фашистам удалось в нескольких местах выйти к берегу Волги.

Не хотелось верить ни одному слову этих сведений. Сердце сжималось от безысходной тоски, от безвестности. Неужели Сталинград падет, неужели враги переправятся через великую русскую реку, которую со времен Чингиз-хана ни один недруг не переплывал с оружием в руках? Этой тревожной мыслью теперь начинался для Дмитрия Покорнова каждый новый день. Ею же он и заканчивался. Что можно противопоставить врагу в таких условиях? Чем помочь Красной Армии? Пойти на отчаянный риск, одному выйти на диверсию? Поджечь автомашину, бросить бутылку с керосином в окно комендатуры, наконец, подкараулить в каком-нибудь глухом переулке немца и убить его? Десятки вариантов крутились в голове Дмитрия. Но, поразмыслив, прокрутив все эти варианты, Покорное каждый. раз останавливал себя от подобного шага. Не потому, что боялся собственной смерти, а потому, что понимал: неналаженное к действию подполье так и погибнет в зародыше. И он снова искал выход из создавшейся ситуации. Видел его Дмитрий прежде всего во встрече хотя бы с одним-единственным подпольщиком. Для такой встречи нужен был предлог, причина, не позволявшие заподозрить его, а, главное, не подвести под подозрение товарищей.

Он решил пойти на биржу труда. Там, по рассказам матери, собираются котельниковцы и эвакуированные, не успевшие выехать в глубокий тыл. Там он мог случайно встретить кого-нибудь из недавних друзей, товарищей. Не обязательно подпольщиков. Кого угодно. И через них разузнать о судьбе интересующих его людей. Но тут была значительная доля риска. Не того, что кто-то из притаившихся гадов узнает комсомольского вожака местных механизаторов и выдаст его. Об этом Покорнов как раз думал меньше всего. Хотя, конечно, никто не мог гарантировать ему стопроцентную безопасность. Но по-настоящему его пугали повальные облавы на молодежь. Каратели, полицаи уже делали такие заброди по всем улицам города. И схваченные, физически здоровые парни и девушки незамедлительно отправлялись на принудительные работы в самом городе, на шахты Донбасса, на заводы в фольксверки далекой и проклятой Германии. Брали бы из тех, кто приходит на биржу труда. Так нет. Ловят людей, как зайцев. Тут немцы преследуют две выгоды, объяснила сыну мать. Во-первых, во время облавы, как правило, хватают молодых, крепких и здоровых, а на биржу обычно приходят люди пожилые, обремененные семьями, изголодавшиеся, потерявшие надежду на лучшее будущее. Во-первых, оформившимся на бирже германские власти вынуждены платить марки и давать пусть скудный, но паек, а схваченным во время облавы предъявляется криминал: нарушил один из параграфов приказа коменданта, не зарегистрировался в управе, не встал на учет в комендатуре, вышел после положенного часа на улицу, не имея пропуск, скрыл свою принадлежность. к комсомолу, к Советам, к общественным организациям. Нарушителем нового порядка отправка на работу должна восприниматься как избавление от пули, виселицы или концлагеря.

Перспектива схваченного никак не устраивала Покорнова. И все-таки другого выхода он не видел, а потому, принарядившись в старый отцовский железнодорожный китель и надвинув на самые глаза козырек фуражки, Дмитрий направился к центру, где возле городской управы, в переулке, разместилась ненавистная биржа.

«Если никого не встречу, буду проситься на работу в депо, — думал Покорное. — Пусть в одиночку, пусть как смогу, но там помешаю врагам больше, чем где-то в другом месте». Когда принял решение, шагать стала легче, и на мир он уже глядел не зло, не пугливо, а так, словно видел все окружающее в первый раз. А ведь хорошо известно, что первое впечатление самое яркое и самое памятное. Наверно, поэтому ему надолго запомнился портрет фюрера над трибуной центральной площади. Адольф ехидно улыбался, жестом провожая своих соотечественников на восток. В этом жесте Дмитрий вдруг уловил не силу вождя, а отчаяние маньяка. И улыбка ему теперь казалась улыбкой Мефистофеля, отлично знающего, какой трагедией обернется его авантюра. Запомнил большое полотнище флага гитлеровской Германии, повисшее над крышей городской управы. Запомнил потому, что в это время вновь вспомнил о красном знамени МТС, которое он в тайне от всех, даже самых близких, надежно спрятал в нише своего погреба. Дмитрий мысленно даже представил, как он, сбросив эту красно-черную тряпку к ногам ликующей толпы, водрузит над крышей горсовета наше родное красное знамя. Никогда не забыть Покорнову обгоревшую кирпичную стену ки-нобудки райклуба и возле нее лежащие на пепелище трупы двух мужчин и женщины. В то утро Дмитрий не знал, да и не мог знать, что гитлеровские головорезы за короткое время оккупации расстреляют, повесят, замучают в своих застенках почти триста мирных жителей и угонят в рабство к себе в Германию около шестисот его земляков.