Джесс Лури - Когда деревья молчат

– Тш-ш-ш. – Папа сделал погромче. Теперь на экране был сержант Бауэр. Я узнала забегаловку на заднем плане. Люди из «ABC News» приехали в Лилидейл.

– Сегодня днём напали ещё на одного мальчика из Лилидейла, – мрачно и решительно заявил сержант Бауэр. – Это наводит нас на мысль, что человек, которого мы задержали за мелкое нарушение, не тот же самый человек, который похитил Габриэля Уэллстоуна вечером первого июня, как мы надеялись. Лилидейл и его окрестности полностью закрыты. Дети не допускаются на улицу без присмотра.

Сефи схватила меня за лодыжку и держала так крепко, что кожа вокруг её руки стала багровой. Торт превратился в опилки у меня во рту. Я выплюнула его себе на тарелку.

– В этом деле у нас есть два подозреваемых, – продолжал сержант Бауэр, поправляя свою полицейскую фуражку, будто она причиняла ему боль. – Мы расследуем оба варианта.

– Коннелли и Годлин, – сказал папа слишком быстро.

– Это не мистер Коннелли, – ответила я, поворачиваясь, чтобы зыркнуть на папу. Я выплеснула весь свой гнев в его сторону, но этот гнев был смешан со страхом, потому что я не думала, что виноват сержант Бауэр, больше нет, если похитили ещё одного мальчика. Сержант Бауэр должен был работать весь день вместе с другими полицейскими в городе. Разве нет?

Папа указал на телевизор.

– Ты можешь спросить своего друга. Похоже, он последняя жертва.

Я вздрогнула. Я не хотела видеть, что он имел в виду, но мое лицо было обращено к экрану. Появился диктор новостей. Надпись внизу экрана гласила: «Четвёртая подтвержденная атака в Лилидейле». Диктор стоял на дороге перед знакомым домом.

Уэйн Джонсон.

Сефи резко вдохнула.

Пение лягушек было единственным звуком, не считая отдаленного грохота автомобиля. Машина двигалась в нашу сторону, её тенор менялся по мере того, как шины касались гравия. Звук всё приближался. Я ожидала, что машина проедет мимо, думаю, мы все ожидали, но затем фары повернулись к нашему дому, пригвоздив нас к гостиной.

– Тётя Джин!

Я использовала весь свой запас восклицаний, чтобы поприветствовать её, и понеслась к машине. Она выскочила и обхватила меня своими тонкими руками, пахнущими пачулями. Я была так счастлива её видеть, что не могла нормально дышать. Я продолжала быстро втягивать воздух, и от этого у меня закружилась голова, типа бум , время отключаться. Она была такой красивой, с распущенными волнистыми волосами и в развевающейся одежде.

Мои молитвы были услышаны.

– Интересное у тебя лето, малышка, – прошептала она, крепко меня обнимая. Я отстранилась настолько, чтобы посмотреть на неё. Она была такой красивой, такой очаровательной и сильной. Она была на десять лет моложе мамы, но дело не только в этом. Она была такой живой . Заходящее солнце окрасило её кожу в коричневый цвет. Браслеты на её лодыжках звенели, как феи. В лесу вспыхивали и гасли светлячки, словно подавая ей сигналы.

– И у Сефи тоже, – сказала я, указывая пальцем. Мама, папа и Сефи последовали за мной из дома, но только я побежала к ней. Джин! Она здесь. – И её тоже нужно обнять.

– Конечно же нужно, – сказала Джин. – Иди сюда, принцесса.

Сефи подошла к нам, несгибающаяся, как стекло.

– Ты голодна? – спросила мама.

– Умираю с голоду, – сказала Джин, улыбаясь сестре. – И от жажды.

Она подмигнула папе, но меня это вполне устраивало. Она знала его с самого детства. Он всегда был ей как брат – я знала это по её письму, которое нашла в его ящике.

Джин отошла от нас с Сефи ровно настолько, чтобы полностью повернуться и осмотреть дом.

– Я всегда любила Миннесоту в это время года! Почему бы вам, девочки, не посвятить меня во всё происходящее, пока ваши мама и папа меня кормят? Звучит неплохо, бельчата?

Я кивнула и повела её в дом, а потом в гостиную, где усадила на диван. Она села посередине. Сефи стала маленькой и замкнутой, как и всегда при Джин, а это означало, что мне самой надо рассказать всё. И я так и сделала – о мальчиках, на которых нападали у реки, о мистере Коннелли и о том, что он не сделал ничего плохого, о Габриэле и о том, что полиция должна была найти его, но я уверена, что они не смогли, потому что теперь ещё напали на Уэйна.

Тогда-то я и расклеилась.

– Ну чего ты. – Джин обняла меня за плечи. – С таким-то хорошим другом, как ты, я знаю, что у Габриэля всё будет хорошо.

Но она этого не знала. Когда она перестала меня слушать? Она тянулась за выпивкой, которую ей протягивал папа.

– Спасибо, Донни. Как вижу, всё так же крепко. – Она снова подмигнула. Она всегда так много подмигивала? – Ты всё ещё продаёшь?

Морщинка между папиных глаз стала такой глубокой, что туда можно было просунуть листок бумаги.

– Скульптуры, дурашка, – сказала она.

Я глянула на маму. Она заняла свое обычное кресло рядом с папиным – уменьшенную и более жесткую версию его кресла. Её лицо было каменным. Я попыталась вспомнить, когда мы в последний раз видели Джин. Я писала ей так много, что казалось, будто она всегда была рядом, но… неужели прошёл целый год?

Папа рассмеялся шутке Джин, как будто никто не видел, как он замер, а затем спрятал своё сердитое лицо.

– Вчера у меня был большой заказ.

Я всё ещё смотрела на маму. Мне показалось, что её лицо стало ещё жестче.

– Наконец-то ты его раскрутила, Пег! – крикнула Джин. Она притворно зашептала папе, прикрыв рот тыльной стороной ладони. – Я всегда знала, что она сможет тебя вылечить.

Папа расхохотался тем самым горловым смехом, который он издавал только на своих вечеринках два раза в год. Моё сердце замерло, а затем начало колотиться. Папа и Джин флиртовали прямо у меня над головой. Они всегда были такими? Я взглянула на Сефи. Её плечи были опущены, глаза влажные, извиняющиеся.

Она всё это время знала про этот кошмар.

Ей было жаль, что мне пришлось узнать это сейчас.

Я почувствовала, что где-то внутри меня разверзлась пропасть и я упала в нее. Джин не сможет всё исправить.

Никто не исправит.

Мама встала.

– Я сделаю сэндвичи.

Мы неловко сидели, пока она шуршала на кухне.

– Так тебе понравилась «Хочешь – верь, хочешь – нет» Нелли Блай, которую я прислала? – спросила Джин.

Мне хотелось вырвать заголовок прямо у неё изо рта.

– Да.

– Что такое? Ты уже год пишешь мне по два письма в неделю и вдруг застеснялась?

Я попыталась улыбнуться, но почувствовала себя клоуном. Вот оно, так ясно, что с таким же успехом можно было написать это на экране телевизора. Как я могла этого не заметить? Джин потеряла частичку себя, ту самую частичку, которую Сефи потеряла в декабре. Я повернулась к папе, который сидел на краешке стула, ухмыляясь Джин, как обезьяна. Именно ею он и был. Большой, раскачивающейся обезьяной, которая брала и разбивала , а потом заставляла нас всё это убрать.