Питер Хеджес - Что гложет Гилберта Грейпа?

Допиваю первую банку; он говорит:

— Вся фишка — в этой канадской воде.

— Да брось ты.

— Признай: вода — это главное.

Лучше я кругом облажаюсь, чем признаю правоту Такера. И ни в одной игре не дам ему одержать верх: если увижу, что к тому идет, придется изменить правила.

— Короче, насчет «Бургер-барна». Прикинь: сюда вызвали бригаду мастеров, и они не позднее чем за месяц сдадут работу под ключ. Я сегодня ездил посмотреть что да как. Это рядом с «Фудлендом». Уже площадку разровняли, откроются… к середине июля.

Такер нынче в ударе. Чтобы к себе подобреть, ему обычно требуется две банки пива, но сегодня хватило одной, да и то неполной.

— Я что хочу сказать, — продолжает он, — как раз сегодня утром просыпаюсь, смотрю вокруг и замечаю подвижки. Замечаю, что жизнь моя налаживается. У многих даже угла своего нет, верно? А у меня отдельное жилье. И руки растут откуда надо, согласен?

Я киваю, но мысли блуждают где-то далеко.

— В общем, я даже с постели не сразу встал. Пошевелиться не мог! У тебя такое бывает? Не свисти! Так вот, выбрался я наконец-то из койки, пошел к своему грузовичку…

Пикап у Такера появился на неделю позже, чем у меня. Только новый. Причем его папаша кредит взял, чтобы расплатиться, а сам он не потратил ни цента. Грузовичок у него и сейчас как новенький: на ночь Такер укрывает его черным брезентом.

— …он у меня заводится с полтыка, движок не кашляет, красотища… и поехал я в «Фудленд» пончиков прикупить…

Лучшие пончики, вертится у меня на языке, продаются в гастрономе «Лэмсон». Сжимаю кулак, чтобы двинуть Такеру в плечо, но останавливаюсь, потому что у него навернулись слезы.

— …и жизнь моя вдруг оказалась совсем не такой, как я хотел, понимаешь? Я задумался: «Неужели это все?» Понимаешь меня? Неужели это весь мой… э-э-э… как его…

— Потенциал.

— Точно, потенциал.

Не может же быть, чтобы у него из-за этого слезы потекли? Наверняка комар в глаз попал или клочок пыли.

— Надеюсь, еще хоть что-нибудь за душой осталось, а иначе зачем из койки вылезать? Понимаешь? И тут я вижу щит с надписью, что, мол, будет у нас «Бургер-барн», и… даже не знаю, как сказать… но в жизни вдруг появился… э-э-э… как его… появился…

— Смысл.

— Точно. Ну вот… — Такер утирает глаза. Он и впрямь прослезился, и на меня вдруг накатывает тошнота. — Тогда-то до меня и дошло, что это непременно… мм… сбудется. Я опустился ниже плинтуса, а теперь пойду в гору.

Такер умолкает в ожидании ответа. Я откупориваю вторую банку и присасываюсь к пиву.

— Ты за меня не рад? Ты за меня не рад? Ты за меня не рад?

Заглотив две банки пива, могу и ответить.

— Такер, — прерываю его, — я за тебя рад.

Он расцветает. Не сечет, когда я лгу. Забрав у меня пустую жестянку, он прополаскивает ее над маленькой раковиной и вытирает полотенцем. Включает подсветку и без лишней суеты подселяет банку ко всем прочим.

— Фух. Непростой денек был. Надо сбавить обороты. Сейчас начнутся бои без правил. Оставайся, вместе посмотрим.

— Нет, спасибо, братан, от боев без правил меня избавь.

Он вытаскивает свое кресло-мешок на середину комнаты, включает телик, усаживается, и наполнитель кресла издает характерные звуки.

— Ну, о’кей, — говорит Такер. — Ладно, давай тогда, пока.

— Такер, у меня к тебе просьба.

— Кто бы сомневался. Я, как услыхал от тебя «братан», сразу понял. Неподходящий день ты выбрал, чтобы меня загружать. Ох и утомился я сегодня!

— Всего лишь…

— Я только что тебе рассказал, какой у меня сегодня выдался день. Невероятный. Куда уж больше…

— Речь идет о маме.

— Что?

Повторяю: речь идет о маме, и смотрю — Такер вдруг встрепенулся. Любит он мою мать едва ли не больше, чем свою собственную.

— Приболела? Как она?

— Слушай, Такер, ты один из немногих, кто в последние годы видел маму.

— Ну да, это для меня много значит.

— Тебе известно, что в наших краях она самая тучная.

— Я тут на ярмарку штата ездил — там мужик один был еще малость тучней…

— Допустим, но…

— Я только хочу сказать, что она не самая тучная, кого я видел. Вот и все.

Рассказываю ему, как у нас проседает пол. Он говорит:

— Твоя мама не до такой степени грузная.

— Боюсь, уже до такой степени.

— Да ладно тебе.

— Это надо видеть.

— Завтра к вам загляну.

Встаю, подхожу к телевизору. Загораживаю собой экран, тыльной стороной ладони, не глядя, нажимаю на кнопку выключения:

— Мама ждет тебя сегодня.

Направляемся к нам домой, по пути делаем остановку, чтобы купить блок сигарет в «Хэппи-ЭНДоре», — глупее названия для магазина не придумаешь. Обычно при моем появлении Мэгги, Джош, или кто там сидит за кассой, сразу пробивает блок «Кула», не дожидаясь, пока я подойду. В этом, пожалуй, состоит единственное преимущество незыблемости материнских привычек.

Дома застаем маму и Арни перед телевизором: идет игра «Новое свидание вслепую»; Арни спит на полу.

— Мы с Такером, — говорю, — хотим в картишки переброситься. — А сам передаю Эми блок сигарет. — Или дротики покидать.

— С дротиками поаккуратнее, — предупреждает Эми.

Такер машет рукой:

— Ау, миссис Грейп!

Мама только что выбрала холостяка под номером два и не отрывается от экрана. С Такером не поздоровалась, за сигареты спасибо не сказала. Она считает, что благодарность надо выражать не словом, а делом. Меня, надо думать, она благодарит тем, что выкуривает каждую пачку без остатка. Спускаемся в подвал; у Такера отвисает челюсть. Если смотреть снизу, просевший пол выглядит еще страшнее. Доставая из кармана рулетку, Такер говорит:

— Тянуть нельзя. Балки того и гляди обрушатся. — Он вознамерился поговорить с мамой. — Посмотрим: может, она согласится на время перебраться в другую комнату.

— Ее с места не сдвинешь, — говорю ему. — И потом, если она узнает, что вот-вот проломит пол, нам от нее житья не будет. Тем более что обрушение намечается как раз над тем местом, где повесился мой отец.

— Что? — Такера вмиг перекосило. — Прямо тут? Вот здесь нашли твоего папу?

— Ага. Висел вон на той балке. Под ним лужа мочи, блевота кругом. — Указываю на моечный шланг и строительный фен. — Когда его нашли, он еще покачивался. Даже тепловатый был. Но время упустили.

Такер не знает, куда деваться; объясняю, что у человека перед смертью напоследок срабатывают внутренние органы.

— Случается и обделаться, и в штаны напрудить. Пока в петле болтаешься.

Он говорит: не понимаю, дескать, как можно быть настолько бесчувственным.

А я ему: если, мол, с этим давно живешь, такие разговоры в порядке вещей.

— Ну допустим, начну я по этому поводу слезы лить — что от этого изменится? Дело прошлое: как он решил, так и сделал, а сейчас главное — поторопиться, чтобы мама в подпол не провалилась.