Питер Хеджес - Что гложет Гилберта Грейпа?

— Угощение от Эми, — говорит она и швыряет тарелки на скамью в углу. Потирая затылок, исподволь разглядывает доски и стяжки, которые, будем надеяться, выдержат маму.

— Ну как тебе? — спрашиваю я, надеясь, что она похвалит Такера и поможет мне забыть изречение Бекки.

— Хм-м-м-м, — мурлычет Эллен.

— И это все? «Хм-м-м-м»? Все, что ты можешь сказать?

— Нет, не все.

Такер, стоя под потолком над двумя нижними перекладинами, выжидательно смотрит на Эллен.

Эллен развязывает язык:

— Она совсем не такая, какой вам кажется. На самом деле даже ни разу не симпатичная. Так говорит Рэнди Стокдейл из Мотли. По ее словам, если завтра объявят конкурс «Мисс Айова», эта «девица» даже до четвертьфинала не дойдет. Уж Рэнди-то сечет в этом деле, согласны? Да, безусловно. И прошу вас распространить эти сведения, договорились? Ничего в ней нет. Честное слово.

Эллен отходит к стиральной машине и сушилке. Выуживает из корзины для белья униформу «Сливочной мечты» и, проходя мимо нас, изрекает:

— Здесь, в Эндоре, есть по-настоящему симпатичные девушки. Прямо под носом у некоторых. — И бережно, как младенца, уносит свою форму наверх.

— Есть будешь? — спрашиваю.

Такер вылупился на меня и поражается:

— Как она узнала?

— Я не буду, можешь взять мой сэндвич.

— Всенепременно. — Такер бросается к тарелкам. — Гилберт, твоя сестра типа читает наши мысли. Тебя это не поражает?

— Нет, не поражает.

— Мы как раз говорили об этой залетной пташке, и тут сестрица твоя спускается к нам и показывает, что, мол, в полном курсе…

— Такер, — перебиваю я, — она десять минут стояла у лестницы и подслушивала.

— Да? Как ты догадался?

— По запаху.

— Во дает.

Он принимается обнюхивать сэндвичи. Для щуплого парнишки у него зверский аппетит.

— Врешь ты все. Ты не знал, что она уши греет.

— Я ее лосьон учуял. Кроме шуток. Между прочим, она и сейчас подслушивает.

— Больно надо вас подслушивать! — кричит сверху Эллен.

Такер не знает, что и думать. А я ржу — не могу.

Битый час мы стягиваем, подвинчиваем и закрепляем.

— Долго еще, как думаешь? — спрашиваю я.

— Не от меня зависит.

— А от кого?

— От тебя — насколько быстро ты удовлетворишься.

— Знаешь, — говорю, — я удовлетворюсь очень быстро.

— Знаю. Потому ты и живешь так, как живешь.

Я был бы очень благодарен своей матери, если б она провалилась прямо сейчас и при этом раздавила Такера.

— У тебя, Гилберт, на голове скоро колтун будет. А все потому, что ты не следишь за чистотой своего автомобиля. И крайне редко говоришь «спасибо». Все это подтверждает мои… мое… э-э-э…

— Умозаключение.

— Во-во, умозаключение — о том, что тебя не интересует собственная цельность, собственная…

— Основательность.

— Чего-чего?

— Подходящее слово — «основательность».

— Без тебя знаю! Вот смотри, опять не даешь мне договорить…

Наверху звонит домашний телефон. Хоть бы это меня.

— Не упусти, Такер… не упусти эту мысль.

Слышу, как Эми подходит к лестнице в подвал. Открывает дверь и кричит:

— Гилберт.

— Не потеряй эту мысль, Такер.

Эми держит в руках миску с тестом для печенья.

— Звонил, — говорит, — шериф Фаррелл. Арни залез на водонапорную башню.

Говорю ей: «Я его сниму», потому что снимать его всегда приходится мне. Но, протискиваясь мимо сестры, я запускаю два пальца в миску и отправляю в рот щедрую порцию теста. Эми шлепает меня по руке, но уже поздно.

С грохотом распахиваю дверь, затянутую противомоскитной сеткой, и тем самым извещаю родственниц, что мне уже обрыдло раз за разом снимать Арни с водонапорной башни. Отпускаю дверь, выскакиваю на крыльцо и слышу голос Эми:

— Не надо…

Но дверь хлопает прежде, чем сестра успевает договорить «хлопать дверью».

Началось это прошлым летом. Арни обнаружил, что может залезать на водонапорную башню, и теперь делает это при каждом удобном случае.

Когда я подъезжаю, у подножья башни в благоговейном ужасе толпятся горожане и глазеют наверх. Арни свисает с перил, болтаясь на одних руках. Шериф Фаррелл меня поторапливает:

— Не мешкай, сынок. Мне туда всяко не залезть.

Я ору: «Арни!» — и он, дрыгая ногами, роняет ботинок. Водонапорная башня — сооружение высокое: свалишься — и кирдык. Я резво взбираюсь по боковой железной лестнице. Мой брат хихикает — доволен собой до предела. Таких показательных выступлений он еще не устраивал. Наверное, соскучился по мигалкам.

Я поравнялся с братом.

— Гилберт, все смотрят на Арни. Все смотрят на Арни.

— Конечно, — подтверждаю я и втягиваю его на площадку, где безопасно.

Мы начинаем спуск.

На полпути к земле у меня уже язык на плече, джинсы пропотели, а толпа почему-то не спешит расходиться.

Шериф Фаррелл поджидает с ботинком в руке. Когда мы спрыгиваем на землю, я забираю ботинок, надеваю его Арни на ногу, зашнуровываю и затягиваю двойной узел. Докладываю:

— Все в порядке. Я отвезу его домой. Больше такое не повторится.

— Сынок, мы это слышим каждый раз. Но проходит два дня — и вот тебе пожалуйста.

Шериф Фаррелл жует зубочистку; никогда еще зубочистка не выглядела таким грозным оружием.

— Я понимаю, но это, не сомневаюсь, было в последний раз. Правда, дружище?

Оттопырив нижнюю губу, Арни уставился в землю.

— Правда? — С силой сжимаю ему руку.

Арни не шевелится.

— Это повторяется уже в девятый или десятый раз. Я вынужден его задержать. Сам понимаешь.

— Что?

— Мы доставим его в отделение. Снимем отпечатки пальцев. Пусть у нас в аквариуме посидит. Мы предупреждали и тебя, и твою сестру, что в следующий раз вы нам просто не оставите выбора. Следующий раз наступил — не надо изображать удивление.

К моим щекам приливает кровь, сердце колотится.

Я говорю:

— Да ладно!

— Уж извини, сынок.

Я шепчу:

— Он ведь недоразвитый.

Шериф Фаррелл заявляет:

— А как по мне, весьма сообразительный. — И гоняет во рту зубочистку из угла в угол.

Итак, Арни, моего недоумка-брата, который оплакивает каждого убитого своими руками кузнечика, сажают в патрульную машину, чтобы отвезти за решетку. Когда его запихивают на заднее сиденье, я слышу:

— Не забудьте мигалку зажечь и сирену включить. Слышите?

Он машет зевакам, как маршал на параде, и машина отъезжает. Без мигалки и без сирены. Никаких почестей.

Люди глазеют и перешептываются; две девчонки смеются. Это младшие сестренки Тома Кита; от вида их розовых нарядов и пластиковых туфелек меня тошнит. Показываю им «фак». Чья-то мамаша укоряет:

— Хороший ты подаешь им пример, нечего сказать, Гилберт Грейп.

Я не считаю нужным отвечать этой супермамочке. Запрыгиваю в пикап, чтобы мчаться домой.