Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Это как в кино, когда убивают главного героя, и это как бы ты сам, это ты смело воюешь и побеждаешь, но убивают-то не тебя, ты смотришь на печальный финал со стороны, ну грустно тебе, и что с того — ты всё равно живешь дальше и у тебя еще будет много всякого разного…

Непонятно, кому досталось больше унижений в их доме — ему или мне. Однако я все равно продолжал бывать у «молодых», да хоть потому, что жизнь дала трещину, я оказался на мели — и тащился в страшную даль ради того только, чтоб просто пожрать. Я довольно долго жил так, бродяжничая, изредка зарабатывая сколько-нибудь скупых банкнот, которые меня не спасали, а только выручали на время, короткое время, на пару-тройку дней.

Бедность я переносил довольно легко. Купишь, бывало, батон за 13 копеек в булочной на Горького, возле кафе «Марс», и плетешься вверх к Пушкинской, глядя по сторонам… Заглянешь в «Дружбу» и купишь там тоненькую книжку издательства Philipp Redam, Бёлля какого-нибудь, Das Brot der fruhen Jahren, и читаешь ее, сидя на лавке под памятником, спотыкаясь о незнакомые слова, которых было когда-то немало…

Да, немецкая тема продолжала звучать стремительным домкратом. Инга, когда мы еще были вместе и после, несла ее в мою жизнь, продолжала нести. Меня впечатлял этот переход от простодушной немецкой сентиментальности — к немецкой же стальной солдафонской суровости. Иногда мне хотелось пожертвовать собой ради друга и грохнуть Ингу, подарив ему щедрой рукой сладость освобождения. («Что то за вольность, добро есть какое? Иные говорят, будто золотое», — толковал Сковорода.) Еще я думал о том, что и он сможет решиться на убийство, если она еще на сколько-то поднимет градус унижений, которые отравляли его жизнь, — по крайней мере, мне казалось, что отравляли. При том, что садомазо никто не отменял в нашей бедной холодной стране. Тут же вам — и нам — не Италия.

А как же Ромео с Джульеттой? Вот же, казалось бы, чистой воды садомазо, победа танатоса над эросом, при том что страна их — теплая и веселая, и беспечная! Но — ничего подобного! Этот мрачный текст сочинил англичанин и всё наврал, сидя там у себя на дождливых сырых островах (а самоубийств на Британских уж всяко больше чем на Аппенинах)… Расставшись с женой и сыном, separate but not divorce, и бешено страдая от этой разлуки, о чем Вильям наш Шекспир и написал в «Гамлете», выведя там себя в образе тени отца главного персонажа, — это если верить Джойсу, точнее, его персонажу Стивену Д. из «Уллиса», которого никто не читал. Поскольку великий драматург официально числился мужем, а жена в его отсутствие, которое сильно затянулось, могла же, думал он, найти себе какого-то красавца, логично? — а уехать — это всегда немножко умереть — и вот вам, пожалте, отравленный в ухо король и его королева-мать, она же королева-блять. Какая фантазия была у человека! С такой хоть сейчас в Кащенко.

И еще была одна маааленькая love story — внутри большой. Как-то я позвонил Димону, и он велел мне приехать прям в тот же вечер. По пути завернуть в общагу за его однокурсницей, привезти ее и выдать за свою подружку. И непременно остаться ночевать, с ней — ну, операция прикрытия! Так partners друг друга cover в американских полицейских лентах.

Дина, которую я доставил — как охранник привозит проститутку на дом к клиенту, — была невысокая, пухленькая, это всё, как на мой вкус, так не очень — но зато у нее были кошачьи бляцкие глаза, и еще она считалась умной: Димон, совсем не дурак, у нее, а она была отличницей, списывал. Вот и на этот раз они как бы собирались в ночи готовиться к экзаменам. Ну, приехали мы, а там всё по накатанной колее — водка, картошка, вчерашний жидкий суп молодой семьи. Ужин закончился, хозяйка ушла спать, а я в гостиной за столом сидел на шухере, охранял покой юных любовников, которые уединились в дальней комнате. Если что, я должен был кинуться туда к ним, выкинуть Димона из койки и улечься на нагретое им место, приобняв Дину. (Если б так случилось, вышло б, что это мы с ним в койке вдвоем — если вывести за скобки и сократить подружку.)

Однако ж та ночь прошла спокойно. После счастливица мне говорила, что у нее с ним это было всего один раз. Ну да, про что-то такое девицы часто врут. После его похорон, через пару дней, мы встретились с ней почти случайно, когда я приехал в его старую общагу, чтоб, прежде чем начать въезжать в новую жизнь, которая после него, — предаться ностальгии по старой, которой не стало и больше не будет никогда. Меня тянуло допить эту чашу. Я по своей воле отдавался ужасу, накручивал себя — вот, он только что был здесь, но теперь его нет нигде, нигде на земле, и это навеки! Хотелось, насколько я могу припомнить, помучиться, пострадать, и к тому же так, чтоб еще и получить от этого удовольствие. Откуда могло взяться такое странное, противоестественное желание? Да хоть оттуда, что людям, почти всем, редко выпадает возможность испытать сильные чувства. Поводов для этого не так много — но только таким манером человек и может убедиться, что он всё еще жив. Кто-то умер, а ты нет, твоя жизнь идет, и всё у тебя с ней, с жизнью, в порядке, у тебя с ней серьезно! Некоторые именно поэтому любят ходить по похоронам даже и малознакомых людей. Это как бы приобщает к трагическому, к высокому, как у Шекспира — бедный Йорик и прочее в таком духе. Один мой знакомый на это подсел, у него была такая тема: в ночь после поминок овладеть вдовой. Ну да, он извращенец, один из многих, они кишат вокруг, поди еще наткнись на психически здорового человека…

Обычно после похорон, какое-то время, всё, что было связано с дорогим покойником, — кажется ооочень значительным, полным глубокого содержания. Случайная веселая подружка Димона казалась в этом искаженном околокладбищенском свете — большой любовью всей его жизни. И я с должным пиететом стал к ней приближаться, ведя с ней пьяные разговоры о том, что и я, и я тоже был для него важным человеком, а не только она одна. И теперь мы оба вроде как безутешны. Ну, вот примерно про всё это я ей, разумеется, излагал.

Если покопаться в памяти, то много наберется таких примеров — когда после похорон тянет на это дело. Это, возможно, естественная реакция — отодвинуться подальше от темы мертвечины и гниения. В сторону жизни.

Не удивительно, что нас хоть и слабо, но неудержимо потащило друг к другу. Всё это произошло безрадостно и скомкано, как почти всегда в таких случаях — если нет ни большого чувства, ни неземной красоты, ни выдающейся любовной техники, а только протест против могильных червей и ада. Там же, в койке, я между делом сделал ей предложение. Обещал — значит, всё! Железно! Так я тогда это видел. Зачем она была мне нужна? Я тогда остро чувствовал, что кругом — нестерпимый космический холод, 273 по Цельсию, и это смерть окружает нас со всех сторон, и снизу, и сверху. И надо как-то от этого спастись, согреться об кого-то теплую. Насколько я помню, расклад мне виделся таким. Да и многие, а то, гляди, и вовсе большинство — как раз так и женятся. Потому так всё и коряво и несчастно у людей, почти у всех.