Наталия Миронина - Босиком по краю моря [litres]

– Ну, вот, – расстроенно произнес Бояров, – я думал, я вас порадую…

– В смысле? – не поняла Женя.

– Оглянитесь.

Пчелинцева оглянулась – Бояров шел по перрону.

– Что-то случилось? С выпуском программы?!

– Все нормально, – успокоил ее Олег, – вот, вам конфеты в дорогу. Отпуск – так отпуск!

– О, спасибо. – Женя приняла от него коробку с красивой крышкой.

– Не знаю, как на вкус, но шоколад качественный, темный.

– Думаю, они очень вкусные, – улыбнулась Женя.

И точно так, как это было в Москве, вдруг вокруг засуетились люди, стали поспешно прощаться. Женя заволновалась:

– Ой, кажется, уже пора… Так, Олег Тимофеевич, что вы хотели сказать?

– В смысле? – не понял Бояров.

– Что-то срочное? Вы говорите, я отпуск не очень люблю, и дорога длинная, я все сделаю…

– Ээээ. – Вид у Боярова был растерянным.

– Ну серьезно. Говорите, что надо сделать? Я же понимаю, вы не просто так примчались из Орехового в разгар рабочего дня!

– А, – почему-то замялся Олег, – да, вот… подумайте, может, нам передачу для подростков сделать? Знаете, такие раньше были…

– Для подростков? – переспросила Женя.

– Ну да, приблизительно… Слушайте, садитесь в поезд, действительно опоздаете. Давайте потом, позже, в письме…

– Ну, давайте, – совсем уж озадаченная, сказала Женя.

Она вошла в вагон, и он сразу тронулся. В ее купе была только одна девушка.

– Я до Минска ваша попутчица. Еду поступать в Минский университет. Я сама оттуда, а здесь работала.

– Отлично, – вежливо отреагировала Женя. Ей что-то не давало покоя. Она посмотрела в окно купе и увидела Боярова. Тот шел, немного ссутулившись. Лицо у него было невеселым.

«О господи! Какая же я дура!» – вдруг все поняла Пчелинцева. – Он же специально приехал меня проводить! А я прицепилась «что надо сделать, говорите…». Какой же кошмар – эта моя неспособность промолчать и неумение выслушать!»

Она открыла коробку конфет и предложила их попутчице:

– Угощайтесь. Наверное, нам сейчас чай принесут.

Поезд уже летел по дальним пригородам, а Женя все смотрела в окно и ругала себя. А еще она думала о Боярове. Почему-то его было очень жаль.

В Москву они приехала в одиннадцать утра. После Минска Женя ехала одна, поэтому выспалась. На вокзале она поймала такси – в метро спускаться не хотелось.

После вполне тихого и очень уютного Дивноморска Москва казалась особенно громоздкой, шумной и бестолковой. Пробка на площади перед вокзалом, вереницы людей у входа в метро, а главное – шум! Густой, меняющий тональность от басов до пронзительных верхних нот, – вот что было самым непривычным после Дивноморска. После тихих стареньких улиц, после лип, которые на каждом перекрестке образовывали сквер, после чаек, кои встречались чаще, чем воробьи, и придавали маленькому городу вольный дух, Москва сбивала с ног своей энергией и подчиняла себе грандиозностью. «Так странно, я здесь училась, работала, жила, но никогда не ощущала такого давления. Я вообще этот город не чувствовала! Но теперь… теперь меня раздражает все, что раньше казалось обыденным, даже приятно привычным!» – думала Женя, разглядывая улицы из окна такси.

У дома очередной раз укладывали асфальт. Женя обошла технику, повернула к подъезду и увидела мать.

Татьяна Владимировна тащила большую сумку.

– Мама. – Женя подкралась сзади и попыталась отнять у матери ношу.

– Господи, Женька! Когда же ты перестанешь быть такой… – Мать попыталась найти определение.

– Какой такой?! – обнимая мать, спросила Пчелинцева.

– Сама знаешь! Импульсивной! Подумала бы, что я испугаюсь, если кто-то начнет вырывать у меня сумку!

– Ну, не подумала! – рассмеялась Женя. – Мне, кстати, на работе тоже уже сказали, что я импульсивная.

Они подошли к лифту, мать посмотрела на дочь:

– Похудела! Совсем тощенькая стала! Ты там вообще не ешь?

– Ем. За четверых. Но бегаю еще больше. И плаваю каждые выходные. Если погода позволяет. Мама, ты даже не представляешь, что это такое – жить на море!

– Не представляю! – улыбнулась мать.

Дочь действительно еще больше похудела, но хуже выглядеть не стала. Наоборот, легкий загар, чуть обветренное лицо делали ее задорной, какой-то спортивной.

– Знаешь, такое впечатление, что ты не ходишь на работу пять дней в неделю, а проводишь время на пляже, – рассмеялась Татьяна Александровна.

– Я бы с ума сошла, будь так! Мне работа нравится.

– А как ты спишь? Помни, высыпаться надо обязательно! Я же помню, как ты во время сессий недосыпала и чем это закончилось!

Женя тоже помнила, что особенно тяжелая сессия на третьем курсе закончилась нейродермитом. Она тогда покрылась волдырями, словно вылезла из зарослей крапивы. Все заволновались тогда, но после приема успокоительной микстуры волдыри прошли.

– Мама, я прекрасно сплю, ем и вообще там у меня все замечательно.

Через час они уже на кухне готовили праздничный обед, а Илья Петрович по поручению Татьяны Александровны помчался на рынок за свежей клубникой.

– Мам, ты зачем папу так напрягла?! – спросила Женя. – Без клубники не обошлись бы? И так всего много!

– Пусть проветрится! – махнула рукой мать и, помолчав, сказала: – Тут Корольков твой к нам в гости заходил..

– Неужели! – Женя даже отвлеклась от оливье, который заправляла майонезом.

– Я сама удивилась. Приехал, в домофон позвонил, долго извинялся, что без звонка. Сказал, что номер домашнего телефона никогда не знал и мобильный тоже. Но, говорит, адрес знал.

– Так провожал же сколько раз…

– Вот и я об этом, Женя. Я посмотрела на него, послушала – хороший он парень и очень скучает. Женя, ты бы с ним встретилась, поговорила. Понимаешь, работа – это прекрасно. Я сама тебя учила, что женщина должна быть самостоятельной и ставку делать только на себя. Но семейная жизнь – это еще и дети. Да, в ней полно всякого геморроя, но есть дети…

– Я поняла, мама, почему ты отправила папу за клубникой. Да еще на рынок. Когда ее можно купить в любом магазине!

– Да, я хотела с тобой поговорить. Понимаю, ты сейчас как вырвешься на московские просторы, так мы с папой тебя и видели! А поговорить так хочется, я же волнуюсь за тебя.

Пчелинцева оставила в покое салат и подошла матери, обняла ее:

– Мама, понимаешь, я не хочу замуж. Совсем не хочу. Я слабо себе представляю эту жизнь, когда надо обязательно свои желания и планы совместить с чужими.

– Ты думаешь, что это очень тяжело? Или неприятно? Поверь, если человек тебе нравится, если он дорог, все происходит очень естественно, само по себе. Даже не напрягаешься. И не думаешь, что делаешь кому-то одолжение.

– Видишь ли, вторая сторона может счесть это за слабость. И подумать, что так и должно быть. И когда вдруг понадобится действовать исключительно в своих интересах – например из соображений карьеры, выяснится, что ты уже весь в оковах. Мама, я наблюдала жизнь своих подруг. Тайка Коробицина – отличница, кандидат наук. А что мы имеем сейчас? Мы имеем затюканную жену придурка, который считает себя пупом земли. И, между прочим, придурок сделал карьеру. И деньги получает неплохие. И семью вроде бы обеспечивает. Да только у Таи никакой жизни нет. И зачем она замуж выходила? И зачем она отличницей в универе была?!