Наталия Миронина - Босиком по краю моря [litres]

На берегу было темно и холодно. Людей не видно, только далеко, высоко на дюне, кто-то развел огонь. Женя, проваливаясь во влажном песке, подошла к кромке воды. Волна была почти невидимой, но ноги ощутили мокрый холод. Женя стояла, прислушиваясь к звукам. Их было мало – только волны, тихий свист ветра и шум деревьев на дюнах. «Господи, но что же делать?» – вздохнула Женя. Она сама не знала, к чему относился это вопрос – к беременности, к отношениям с Суржиковым, к работе, на которую ездить будет вскоре сложно или к неизбежному объяснению с родителями. Похоже, она думала обо всем и ни о чем. Женя оглянулась – дюны и берег казались сине-черными, небо фиолетовым, а вода невидимой. Пчелинцева скинула кеды и вошла в воду. Она, наверное, замерзла, пока стояла, потому что вода ей показалось теплой. Женя подоткнула подол сарафана и шла все дальше и дальше. «В этом море даже утопиться невозможно», – усмехнулась она, – мель за мелью». И впрямь, только что вода была ей по колено, но теперь стала по щиколотку, потом по бедро, и вновь по колено… Она шла по воде и теперь не чувствовала холода. Только чем дальше, тем ветер становился сильнее. Вода ей дошла до груди, когда она почувствовала, что немеет нога. Женя остановилась, постаралась пошевелить пальцами, но не смогла. Ступить на ногу – тоже. Наклониться было невозможно, пришлось бы с головой окунуться в ледяную воду. Она постаралась напрячь пальцы – так избавляются от судорог. Но ничего не вышло – нога не слушалась. Женя запрыгала на одной ноге, стараясь повернуть к берегу. Два прыжка были удачными, третий – нет. Она упала.

Вода вдруг показалась ледяной, одна нога так же не слушалась, и сарафан, намокнув, стал необыкновенно тяжелым. Плыть она не могла, ползти по дну было невозможным – накрывало с головой. Женя отчаянно работал руками, стараясь добраться до ближайшей мели. Но то ли волна поднялась, то ли сил уже не было, то ли от холода все онемело, только Женя оставалась почти на месте. Пчелинцеву охватил ужас. Она не хотела так кончать жизнь. Она вообще не хотела умирать, в особенности сейчас и таким образом. Она ведь просто бездумно шла по воде, чтобы успокоиться, забыть разговор с Вадимом, смыть с себя эту историю и оставить только то, что было уже ей дорого. Оставить будущее, в котором обязательно будет ребенок. А теперь… теперь, даже если она и выживет, неизвестно, чем это все закончится… Женя постаралась встать на ноги, вернее, на одну ногу, выпрямилась и закричала. Кричала она так, что голос сорвался, перешел на хрип. «Идиотка! Ах, какая я идиотка!» – думала она, срывая с себя тяжеленный мокрый сарафан. Она всеми силами старалась сохранить равновесие и пробраться поближе к мелководью. «Господи, утонуть на двух метрах! Это же скверный анекдот, – сказал она себе, – это пошло. Особенно в моем положении. Не дай бог кто-нибудь узнает!» Почему-то эта мысль о гибели в таких ничтожных обстоятельствах ей показалась забавной. И даже не страшной. Она как бы отрезвила Женю. «До берега рукой подать, до ближайшей отмели – еще ближе! Что это я паникую так?» – сказала она сама себе. Женя осторожно продолжала двигаться и вот уже скоро очутилась на мели. Даже в ночной темноте эта песчаная выпуклость казалась светлой. Женя уселась на мелководье, стала растирать ноги. Она царапала себя, щипала, мяла, она оттягивала на себя носок, и потихоньку онемение прошло, а боль в икроножной мышце превратилась в разливающееся тепло. «Боже мой! наконец-то…» Женя поднялась и теперь уже почти бегом бросилась к берегу. Это приличное расстояние она преодолела почти молниеносно. Также быстро она добежала до дома. Там она сбросила с себя ледяную одежду и кинулась в душ. Но согреться ей не удалось – боль внизу живота и в области поясницы заставила ее скрючиться. «Мамочки», – прошептала Женя и набрала номер «Скорой помощи».

В палате их было трое. Но соседки, веселые тетки, пропадали все время на улице. Осень по-прежнему радовала теплом.

– Не волнуйся, немного оклемаешься, тоже гулять будешь. Воздух тебе полезен, но сейчас главное – выздороветь, – говорили соседки, оставляя ее одну. Женя и без них все это знала – врач не раз читала ей длинные лекции про то, как должна себя вести беременная.

– Такое впечатление, что мне двадцать лет, а не почти тридцать.

– Поэтому и объясняю. Вы, тридцатилетние, ведете себя так, словно все уже знаете. Вы и впрямь уже умные, но знаете не все.

– Хорошо, – соглашалась Женя и внимательно слушала бесконечные наставления.

Ситуация Пчелинцевой была сложной – в тот вечер «Скорая помощь» увезла ее с острой болью в области живота, но уже через несколько часов у нее поднялась температура и диагностировали тяжелейшее воспаление легких. Она была с температурой сорок двое суток. От нее не отходили, но антибиотики ей все же не давали. Как сказала все та же врач, «будем спасать дедовскими способами». Спасали и спасли. Через две с половиной недели она смогла самостоятельно встать. Но вот пройти по больничному коридору самостоятельно она еще не могла. Из одноместной палаты ее перевели в эту, четырехместную. Тут было солнечно, имелся большой балкон, выходящий в больничный сад. Женя лежала и наблюдала, как опадает последняя листва и шпарит, забыв обо всем, слепящее солнце. Про перспективы врач осторожно молчала. Вернее, была аккуратна в прогнозах.

– Доктор, а что это у меня болело? Тогда, когда «Скорая» привезла – внизу живота и поясница? – как-то спросила Женя.

– Я не могу ответить на ваш вопрос. Потому что точно не знаю, что это было. Судя по УЗИ, плод развивается нормально. Может, это ваше индивидуальное. Иногда беременность протекает с болями. Тогда мы проводим всестороннее исследование, чтобы исключить патологии. Вам еще рано это делать – вы слабы. С другой стороны, сроки у вас более чем критичные. Вернее, я бы сказала, невозвратные для принятия каких-либо личных решений. Только если будут медицинские показания, мы можем эту беременность прервать. Но давайте не думать об этом. Я не вижу никаких оснований для паники. – Она потрепала Женю по руке, а потом спросила:

– Мы можем отца ребенка к вам пустить. Он тут каждый день околачивается. Вы не замужем, мы знаем, но как бы он тоже имеет отношение к происходящему. И, – врач вздохнула, – ребенок вырастет, связь со вторым родителем нужна.

Женя покраснела. Она все это время лежала одна. Мобильный молчал. Никто не звонил ни по собственной инициативе, ни по поручению общественности.

Контакты с внешним миром закончились. Только родителям она слала короткие сообщения, словно была занята на работе. К тому же никто, кроме нее самой и Суржикова в Москве, про ее положение не знал. И вот сейчас, оказывается, Суржиков здесь. Женя заволновалась: «Ему стало стыдно за тот разговор. Но нужно ли мне сейчас все это – объяснения, извинения?»