Наталия Миронина - Босиком по краю моря [litres]

– Как же я рада, что ты здесь! – Женя уткнулась в плечо Суржикову.

– Как я рад тебя видеть! Я соскучился и очень хочу тебя… – прошептал он, целуя ее в макушку.

…Удовольствия от секса она не получила. Хоть и почувствовала желание при виде загорелого сильного тела – Вадим поддерживал форму, регулярно занимаясь в тренажерном зале. Глядя, как он, обнаженный, расхаживает по дому, она любовалась им и одновременно раздражалась. Это ее состояние было похоже на ее теперешний аппетит – то ли сладкого хочется, то ли горького.

– Так, значит, я вещи даже не распаковываю, только зубную щетку достал и смену белья. Ты же собираешь вещи, а завтра утром выезжаем в Семиморск. Там уже ждут нас.

– Где мы там жить будем?

– Обычный санаторий. Но очень хорошего уровня. Никаких тебе забот. Завтрак, обед, ужин, прогулки, сон, ни тебе поездок в город, ни на работу. И мобильник советую отключить.

– Это нереально, – вздохнула Женя.

– Тогда отвечай выборочно, – посоветовал Вадим.

– Знаешь, я ни разу так не отдыхала. Вот чтобы забота, покой, уют и на всем готовом.

– Иногда надо. Иногда надо вообще ничего не делать. А ты за этот год устала. Вон, Бояров говорит, что ты вывезла все это на своих плечах, да и я сам это видел и понимал. Поэтому не сопротивляйся. Просто отдыхай.

Пчелинцева и не сопротивлялась. Ей очень понравилось бунгало на берегу, в котором их поселили. Ей нравилось, что завтрак, обед и ужин подавали прямо в домик, оставляя тележку с подносом в маленьком холле. Казалось, что все делается по волшебству. Еще хорошо было сидеть в шезлонге, дремать или просто смотреть на море. Самое удивительное, что эти октябрьские дни тоже оказались теплыми.

– Это просто какой-то подарок – двадцать градусов тепла, – радовалась Женя.

– У вас здесь такой климат. Зимой может быть и минус пятнадцать, и плюс пятнадцать. Морской климат, теплое течение рядом.

– Знаешь, мне казалось, что я, кроме Москвы, нигде не могла бы жить. А оказывается, могу, и мне нравится Дивноморск со своим укладом.

– Я же тебе говорил, – улыбался Суржиков.

Эти дни они проводили в разговорах, молчании, прогулках. Женя понимала, что надо завести разговор о беременности, но решила, что у нее есть эта неделя для отдыха и покоя. А в последний день она обо всем расскажет Суржикову.

Неделя пролетела быстро, и Женя себе призналась что никогда она так хорошо не отдыхала. В последний день рано утром за завтраком Женя сказала:

– Вадим, я беременна. Одиннадцать недель. Может, чуть больше…

– Да, – Суржиков посмотрел на нее, – это точно?

– Вот, – Пчелинцева достала приготовленные бумаги, – я была у врача прямо перед твоим приездом.

Суржиков взял бумаги, посмотрел заключение УЗИ, потом спохватился и быстро вернул все Жене:

– Извини, я машинально, и без бумаг бы тебе поверил.

– Я даже не сомневалась, – улыбнулась Женя, – сама не понимаю, зачем тебе их показала.

Вадим вздохнул и честно ответил:

– Я растерян.

– А как я растеряна…

– Представляю, – Суржиков покачал головой, – мы взрослые люди, а такой поворот событий совершенно выбивает из колеи. Хотя самое простое – сыграть кинематографическую радость: «Ах, замечательно, я буду отцом!»

– Знаешь, – вдруг просто и доверительно сказала Женя, – я тоже не обрадовалась. У меня такая досада была. Столько планов, работа только пошла…

– Работа – она будет всегда… – мудро заметил Суржиков, – а вот дети…

– Ну, я же это понимаю. И все же… Речь не о свободе идет, а о перемене цели. Цель жизни теперь другая. А это очень тяжело – поменять цель.

– Да. И еще ответственность. Вот что надо сделать, чтобы ребенок вырос хорошим? Как его надо воспитывать? Что надо сделать, чтобы в четырнадцать лет он не пил пиво, а в восемнадцать его не отчислили из университета? Честно говоря, я не знаю.

– Кто откроет эти законы, тот получит все премии мира, – улыбнулась Женя.

– Это шутка. Но я довольно долго проработал со студентами. Эти люди порой приходят к нам детьми, из которых к третьему курсу порой вырастают монстры. И ты видишь родителей, уже скорее пожилых, чем молодых, которые приходят просить за своих бездельников или врунов. Их жалко, этих людей, отдавших порой все накопления, чтобы ребенок лоботрясничал на коммерческом отделении. И ставишь тройки из жалости к родителям. Порой почти старикам. Ставишь, понимая, что собственной рукой вбиваешь крест в жизнь их детей.

– Но бывает же иначе? Бывает, что тройка спасает. Ведь именно так спасла меня та же Зоя Ивановна, которая просила за меня в деканате и в учебной части.

– Ты была отличницей. Ты бы не пропала. Ты не пропадешь нигде. Характер цельный. Натура сильная, – отвечал Суржиков.

– Хотелось бы так думать… – вздохнула Женя.

Суржиков молчал. Он долил себе кофе, а потом сказал:

– Самое главное, что мы с тобой одинаково думаем. У нас одна точка зрения. Это счастье, что мы так сходимся во взглядах.

– О чем ты? – не поняла Женя.

– Ну, как? Я вспомнил наш разговор тогда, в той самой маленькой гостинице у Серебряного Бора. Разговор про детей. Ты тогда еще сказала, что не хочешь их иметь. Что жизнь женщины, мужчины и вообще семьи полноценна и без детей.

– Да, когда-то я так говорила…

– Вот я помню, что-то возражал тебе. Но так, что-то не очень существенное. Но по существу я с тобой совершенно согласен. Ведь ты, как я понимаю, собираешься эту, – Суржиков замялся, – эту, так сказать, проблему решить?

Пчелинцева от неожиданности уронила бутерброд с маслом.

– Я? Проблему? – переспросила она.

– Ну да, – кивнул Суржиков, сделал глоток кофе и добавил: – Ты же не собираешься рожать?

– Ах да… Верно. Помню разговор… Конечно, конечно… аборт. – Женя подняла с пола хлеб, вытерла салфеткой масло. – Я пошла собираться. У тебя же поезд скоро, не опоздать бы на вокзал.

«Вся моя жизнь теперь – это вокзалы, проводы и встречи», – думала Женя, наблюдая, как Суржиков пробирается по вагону к своему купе. Поезд уйдет через пару минут, и Пчелинцева была безумно этому рада. Напряжение не покидало ее, изо всех сил она улыбалась, что-то говорила, о чем-то напоминала. Суржиков был спокойно весел – тем своим полувопросом-полуутверждением он как бы «закрыл» тему. В ушах Жени до сих пор звучал его голос: «Ты же собираешься решить эту, так сказать, проблему?» Пчелинцеву подташнивало, причиной была беременность, но сейчас ей казалось, что дело в реакции на его поведение.

Поезд тронулся, покатил тихо, как бы на ощупь. Вадим появился у окна, помахал Жене, послал воздушный поцелуй. Пчелинцева махнула в ответ и быстро пошла к автобусу. Ей хотелось как можно быстрее оказаться дома.

Дома пахло тем же парфюмом. Женя в ярости сорвала с постели белье, зачем-то скомкала кухонные полотенца, сняла с себя одежду и запихала все это в стиральную машину. Потом она приняла душ и переоделась в чистое белье. «На море!» – сказала она сама себе, раскрыла шкаф, достала оттуда свободный вельветовый сарафан. Она любила его носить с тонкой кружевной блузкой и грубыми ботинками. Сейчас ей вполне подошли футболка и свободная ветровка, на ноги она надела старые кеды. Женя не взяла с собой сумку, в руках был только ключ от дома.