Александр Иличевский - Исландия

У меня есть своё тайное побережье,
гавань, к вечеру становящаяся пустынной.
В сумерках из небольших отверстий в песке
там и здесь появляются
глаза на ниточках. Это крабы
выходят поживиться, пропесочить мусор,
оставленный отдыхающими.
В гавани, если плавать с маской,
можно увидеть поваленный лес
гранитных колонн, волнорезы,
изваянные когда-то из особого бетона,
замешанного на пепле Везувия.
Можно ступить на стёртую прибоем лестницу,
ведущую в глубины морского царства.
На песке этой бухты когда-то
я написал твоё имя. С тех пор
оно превратилось в золото заката
и стало вечным. Так глубоко эта бухта
запрятана в сердце. Так многое
мне ещё нужно ей прошептать в ночи,
под звёздами, и она услышит.

Те, кто долго смотрит на звёзды,
не могут никак проснуться.
Утром идёшь к морю на поклон.
Морская вода ещё помнит вечность,
которой отныне нет. Горизонт стёрт.
Улицы, площади заросли травой.
Статуи ожили и сошли с постаментов.
Собираясь группами, они играют
в мраморный мяч или на берегу
собирают ракушки. Стёрты даты и имена.
Губы не могут ничего нащупать.
Всё затерялось среди дикой природы.
Только деревья ещё помнят свой разум.
Тела превращаются в лодки.
Паруса наполняются вечерним светом.
Свет исчезнувших звёзд достигает небосклона.

Однажды в Крыму я плыл
вдоль скалы, подо мной шла
отвесная пропасть лазури.
Как вдруг из глубин
вышвырнуло пласт
ледяной воды: всплыл линзой.
Так бывает у отвесных берегов.
Что было делать? Только
яростно плыть. Вот и время
сейчас – это всплывшая
доисторическая вечность,
она смешана с дыханьем
Коцита. Как и тогда – лишь
остаётся набрать скорость,
пока судорога не свела тело,
и выплыть.

Всегда завидовал спелеологам.
Всегда мечтал найти Платонову пещеру.
Сердце замирало от рассказов,
как где-то там на страшной глубине,
в родильном сифоне, в щели перехода не
повернуться, не понять, где верх, где низ,
и тогда приходится выдыхать,
чтобы хоть немного ещё чуть протиснуться в толщу.
Поиски идей напоминают те же приключения.
Столько я оставил реальных пещер позади,
нетронутыми с их лампой Аладдина,
предпочитая древний свет солнца.
Сизые лавры, снежные олеандры –
под ними внизу у скал сверкает море.
Одежда скользит по наготе,
подобно сну, покинувшему нас.
Аромат сосны и тишина рождают женщину.
Так много золота кладёт к её ногам закат.
Закроем окна, и в результате она
приближается. Сети мокрых волос,
пахнущих шанелью. Ты весь –
сначала серебряная струйка
в глине потёмок, ясный и новый, и
превращаешься в ливень.

Есть люди, состоящие из одного только света.
Они живут на солнце, которое иногда снится –
в особенных снах, и они реальней утра.
Однажды я проснулся на берегу моря,
посреди ночи – начался шторм.
Потом долго брёл по камням.
Волны грохотали белыми призраками.
Как вдруг наткнулся на мёртвого дельфина.
Я тогда поднялся в предгорья,
где не слышно было гула моря,
и отлично выспался в дубовой роще.
Вот тогда мне впервые и приснился тот народ,
что живёт на солнце. Когда-то
его посланники находились
среди защитников Трои и Сталинграда,
я видел, как их фигуры отражались
в боевых щитах, как они
расхаживали среди горящей,
разлитой по Волге нефти.
Как протуберанцем окутывали
падающий истребитель. Мы
казались им дикими чудовищами,
и они всегда возвращались обратно,
эти люди, состоящие из одного только света.

Ждут берега, сосны и дюны,
звёзды бледнеют от нетерпенья.
Время писать от лица муравья.
Больше нет ветряных мельниц – одни
великаны. Время оставить дела,
вытряхнуть карманы. Освободиться
от памяти, использовать стрелку часов
как меч. Время обнять. Время петь,
чтобы путник на заброшенной дороге
услышал и остановился. Время
не оглядываться, как на узком мосту
через пропасть. Время прибраться
в тронных залах облаков.
Время холодного огня и время
нераспечатанных известий из прошлого.
Я всегда побаивался головоломок – вдруг
какая-нибудь из них сложится и
придётся прочесть имя.

Долгие годы он смотрел в одну точку,
глядя, как удаляются пристанционные строения,
как пробегает берёзовая роща, как спешат
по тропинке люди, обречённые на длинную жизнь.
Может быть, они научатся точно так же жить
без компромисса, без упрека, без героев, без
личного сердца, как будто и не рождались,
а что, надо попробовать, надо перебиться с хлеба
памяти на воду забвения.
А ещё Италия,
так важно знать эту страну городов.
Как важно также заняться чем-нибудь,
что не пришить к реальности, то есть
к берёзовой роще. Это залог долгой
счастливой жизни. Всё сойдёт на нет, как цунами.
Поклянемся же добраться до конца платформы.
Как счастливо бывает спрыгнуть, полететь
кубарем в клевер, ромашки, репей.
Каждый помнит аромат из билетной кассы:
нагнёшься к окошку – и услышишь запах бумаги,
новизны, щёлкнут клавиши, и будущее
приблизится с лёгкой одышкой,
влетая в тамбур дирижабля, идущего по проводам.
Теперь вечность въезжает в город на осле.
Императоры, тираны, власть вообще замерла,
потому что время больше не держит её, как вода капли ртути.
Смирный ослик дотягивается губами до ветки оливы.
Гравитация отменена, выпрямляется осанка.
Центр пойман, и всё теперь двинулось с места.

Зимой зима не снится.
Зима зимой не для людей.
Упражнение в мире без человека.
Войне лишь зиму выбирать.
Лыжня по замёрзшей Оке
в заснеженных соборных берегах
вас приведёт в потусторонние края
меж чёрных полыней под снегом.
И время потечёт другое.
Особенно если залечь в землянку,
растопить печурку и видеть звёзды,
висящие над Южным полушарием.
Так долго мимо всё текло.
Заснеженные поля лежат внутри.
Следы на насте не распутать.
Память подобна подлёдному лову.
Над ней небо, в котором реет облако,
как знамя невинности. Какая тишина.
Теперь живу у подножия Горы Волхвов.
Легенда говорит, что именно с неё волхвы,
было потерявшие из виду Вифлеемскую звезду,
узрели звезду вновь. На склоне горы
стоит монастырь, построенный ещё
крестоносцами и посвящённый
пророку Илье. Где-то здесь же
Мария спешилась с ослика, почувствовав схватки.
Сегодня в монастыре звучал колокол – мерно, широко,
звук лился поверх иерусалимских холмов, над ними
проступали звёзды. В монастыре фрески
глубоко синие, как небо в тот час.

Эпоха заключена
в мраморных глазах статуй.
Грядущее освещено
нестерпимым светом.
Иногда нужно прищуриться,
чтобы он не сильно
слепил и можно было
хоть что-то разглядеть.
Но как же трудно статуям
сомкнуть веки, чтобы
увидеть синюю лодку
посреди залива.
А в ней незнакомца.
Он вытаскивает рыбу и
чуть погодя ставит парус.
Как же заждались мы
в зеркальной пустоте.
В этой таинственной стране,
полной ожидания и света.