Александр Иличевский - Исландия

Нагое солнце в кронах леса,
растущего на склонах гор.
Крыши домов – мастерские,
где завершается полотно заката.
Луна потом восходит,
как воспоминание.
Всё превратится в звёзды, время тоже.
Память теперь похожа на потусторонний
мир. В нём есть роза, и все предметы
пишутся с большой буквы.
В ней сны не отличаются от яви,
а вдох от выдоха. И робость
становится подошвой шагов.
Всё наслаждается рабством
у звёздной пустоты. И все одиноки
настолько, что в некоторые эпохи
статуи наполняются кровью,
чтобы люди не были одни.
Мало кто знает, что с точки зрения магии
самый сильный талисман – гвоздь
распятого. Потому археологи
и не находят в могилах
распятых людей ни единого гвоздя:
их забирают мастера амулетов.
Мир видит нас в своих снах.
Иногда он пробуждается, и мы
не находим себе места, разбредаясь
в поисках заветных гвоздей.

Лавры, олеандры, скала и море.
Серебристый эвкалипт
впитывает свет луны.
Ночь вытесняет дыхание.
Наконец планета снимает
повязку с глаз и жмурится
от рассвета. Люди,
превратившиеся в статуи.
Холодные лучи солнца.
Стихи похожи на дерево,
растущее из скалы.
Бумага в такие времена
становится зеркалом,
обращённым в прошлое
с точностью, не достижимой ни
памятью, ни рождением.
Струйка времени пропала
в белой бездне. Ты пытаешься
различить в ней свой собственный голос.
Растраченные видения твой клад.
Начало и конец безразличны
друг к другу. И тем более к тебе.
К твоим странствиям, твоим
дням и ночам, к горю и любви,
обидам и радостям, всё это –
бессмысленная груда, если
ты не вверишься этой пустоте.
Откажись обрести в ней свои утраты:
юность и старость, всё, что было отдано
этому белому листу бумаги.

Расскажи о том, чего никто не видел,
а они посмеются. Всё равно –
ты ведь знаешь, что каждый
в плену видений, но ни за что
не признается, что одинок.
Однажды я плыл по реке ночи.
К рассвету туман наполнил берега.
В тальнике просыпались птицы.
На стоянках я видел палатки,
дымились угли ночных костров.
Донки под углом входили в омуты.
Слова проплывали деревьями.
Близ реки невозможны руины.
Половодье стирает их с земли.
Близ реки царит новизна.
В той реке сбывались сны.
В первом свете зари они обращались
лицом к небесам. Я плыл среди них.
Я видел, как раскрываются губы
солнечной розы, как лицо красавицы
уносилось теченьем, как руки
её тянулись, предлагая наготу и
новое время. Не было ничего
ослепительнее и темнее этой реки,
состоявшей из чернил забвения.

Есть слова моря, а есть слова земли.
Слов моря заведомо меньше.
Что вообще мы знаем о море?
Только то, что оно старше.
Слова моря – это знание о
бескрайности, о том, что такое
бездна. И молчание.
Плоды земли больше
не помещаются в строчки.
О пустоте много не скажешь.
Земля не терпит пустоты.
В ней всё идёт в дело.
Прорастёт клен, взойдут озимые.
Возникнут руины. В то время
как концы в воду, и всё –
больше ничего не скажешь.
Зато: как заманчиво то, что
нельзя разглядеть с берега, с самой
поверхности волн – этих учителей
размеренного молчания. Как
влечёт море прозрачностью.
Как оно порой учит
быть кем-то другим.
Как и облака, на которые море
никак не может наглядеться.

Небо звенит от зноя.
Солнце остановилось.
Море молчит, как раковина,
приложенная к виску.
Птица не вскрикнет.
Ящерка не шевельнется.
Уж вьётся в выжженной траве.
В такой полдень я пришёл
к источнику. Две недели я жил
на берегу бухты, стирая одежду
в прибое, привалив её камнями.
Я наполнил бутылки из
тёмного пластика ледяной водой
и поставил на солнце греться.
На склонах Эчки-Дага иногда
вскрикивали цикады. И снова
воцарялась толща
оглушительной тишины.
Море блистало внизу. Колосс
солнечного света
расправлял свои плечи.
Тогда, у источника, я встретил тебя.
Мы по очереди ополоснулись,
наслаждаясь пресной водой, и
отправились завтракать в посёлок.
По дороге ты рассказывала, как июнь
провела в Ришикеше, что там
белым людям охотно подают
милостыню. Мы болтали обо всём
на свете, и перед моими глазами
мерцала твоя нагота, только что
открывшаяся у источника.
Таким было наше падение
в рай, полный молчания
моря, предгорий, полдня.

Мир лучше в телескоп.
Когда-то я полюбил амфитеатры, арки,
акведуки, раковины сцен –
именно за то, что они обучали
этому обезболивающему взгляду
в окуляр. Некой завершённости,
пусть обманчивой птичьей
оптике – смотреть на беспамятство,
на ложные воспоминания, на
вторжение угасания, на боль –
с точки зрения души,
расстающейся с телом.
Красота всегда нас
отталкивает от истока.
Черновик прошлого в огне:
огонь исцеляется только огнём.
Нынче выдался сумрачный день
в окрестностях Иерусалима.
Все решения отложены.
Вокруг склоны, разбитые на ярусы
оливковых садов. А где-то
на западе стальное море
полно штилевых зеркал.
Так доносит мой окуляр
этот апрельский свет, эту
муку, с которой время
вновь всматривается в Пилата.
Брызнул дождь, и солдаты
берут копья на караул.

Первый оптический прибор – слеза.
Время не имеет отношения к жизни.
Всё спит в камне. Всё остальное без
человека ничего не значит и не
просыпается. Девять сфер, семь
небесных сводов – всё это молчит.
Параболические зеркала и арки
растворяют закат. Я различал
в его медленных движениях просвет –
тоннель Улугбека, и в нём Кассиопею.
Законы истории и судеб
обнимали нас тьмой пирамид.
Как тревожен рассвет над Каиром.
Как под луной виноградник зреет
ясновидческим вином, как ясен
в лунном свете раскоп археолога.
Я любил кефалевые побережья,
я бродил по Луне среди могил, встречался
с Маленьким Принцем, был представлен
облачной розе. Брат его, Енох,
пригласил нас прибыть на приём
к Метатрону. Мы согласились.
Я побывал электроном, красотой
дикой девы, мумией в пыльном ящике.
Был я и танцем. Был ночью на рожках
улитки. Она ползла к рассвету, и
Кассиопея служила нам маяком.

Однажды я путешествовал по пустыне.
Прошёл сорок шесть
километров за два дня по полному
бездорожью. В рюкзаках мы несли,
кроме снаряги, по девять литров
воды, было жарко. Запасы воды
пополнили у военной базы близ
Наби Муса из пожарного крана.
К концу первого дня на привале
начались судороги. От ног они
поднимались вверх по телу к плечам.
Я поделился с товарищами проблемой.
И один опытный путешественник
достал из рюкзака маленькую банку
солёных огурцов. Я выпил рассол, и
через пять минут тело полностью
освободилось от судорог.
Оглянись!
Вот как важно брать с собой в пустыню соль.