Юрий Мамлеев - Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

Антон задал ещё несколько вопросов, от которых старичок мелко подрагивал, а потом предложил ему уйти.

— Как? — изумился старичок.

— Я разберусь в материале, изучу его до глубин и вызову вас. Ваш случай сложноват для ординарного ума. Не пугайтесь только.

Старичок, тем не менее, испуганно вскочил, словно его подменили, и вышел. Тогда психоаналитик обернулся к сыну.

— Ну, батя, ты даёшь, — отреагировал Валера, слегка похохатывая. — Впрочем, я ничего не понял. Но еле сдерживался, чтоб не хохотнуть. Ну и театр! Он что, псих или артист?

— Ни тот, ни другой.

— А что же?

— Подойди-ка к моему столу… Видишь записи? Я в них разберусь. Но, по первому впечатлению, у него провал, потеря личности, внутренней личности, которая у него больше, чем он сам. Она ушла вглубь, но дает сигнал тоски. Сам старик потерял отождествление с собственной тайной личностью, и она не может себя выразить. Потому её потеря выражена символикой слона, ибо слон — особое существо, непростое.

— Папань, я ничего не понял, — ответил Валера. — По мне, он просто псих. Да он же признался, что любит слонов сексуально! Это же немыслимо! Его надо в зоопарк или в психушку… Но мне где-то он нравится. По крайней мере, нестандартен. Лучше уж любить слонов, чем смотреть телевизор.

Антон Геннадьевич вздохнул:

— Здесь всё гораздо сложнее. Не будь примитивом. Тут подмена личности, связанная с её потерей. Таких людей сейчас много по всему миру. Я знаю, я ездил… Только бродят они в цивилизованных масках, скрывающих абсолютную пустоту. Наш-то какой-то игривый, ни на кого не похож, хоть и потерял себя… Ох, беда, беда…

— И ты можешь лечить такое?

— Зависит от ситуации. Разные случаи бывают. Человек, он очень широк, даже когда пал. Этому Достоевский нас учил. Не роботы мы.

Дни понеслись с ускоряющейся быстротой. Валера отплёвывался, но ходил. Стал уважать отца за непонятность. Ибо плохо усваивал его путаные объяснения. И дни понеслись развесёлые. Случаи были один диковиннее другого. Валера даже цепенел от удивления. Дружба с крокодилом, периодические совокупления в сновидениях со змеями особо уж не волновали его, Валеру, скорее тошнило от таких дерзновений. Упекли его две истории.

В кабинет вошёл человек лет тридцати, это был он, Банников Вадим. Валера заметил, что отец сразу насторожился. То ли походка Вадика была нелепая, то ли глаза блестели шиворот-навыворот, совсем не по-нашему, то ли ещё что — Валера не ощущал, что же именно разнервировало отца.

— Зеркало со стены уберите, — мрачно сказал незнакомец.

— А что?

— А то, что я с ума сойду, если себя там увижу.

— Откуда такая неприязнь? — осведомился Антон Геннадьевич.

— А я, когда смотрю на себя в зеркало, вижу, что это вовсе не я.

— И что же вы видите, носорога?

Банников побагровел.

— Доктор, а шутите! Я не слепой, я вижу себя, точное отражение, но внутренне я чувствую, что это не я, а совершенно чужой, ненужный мне человек в моём облике. Неужели такие простые явления непонятны, а ещё психоаналитик…

И Банников злобно пнул ножку стола своей ногой.

Валера заметил, что отец побелел, но вдруг чихнул и смирился.

— То-то, — неожиданно заявил Банников, а потом, плюнув на пол, заорал:

— Мне страшно от этого! Страшно! Это же немыслимо — видеть себя, не двойника, а своё отражение, и знать, что это не я!

Банников опять пнул стол.

— Мне на плаху голову положить легче, чем видеть такое! Кто же я вообще такой? Расщеплённый идиот, что ли? Кто это всё создал?!

— Милейший, — собрался с духом Антон. — Ваша проблема, по существу, философская, метафизическая… И не ломайте стол… Кто мы в своей глубине, ещё никто не определил!

— Философская! Что ты мне голову дуришь, доктор! У меня и так две головы, одна здесь, другая в зеркале!

— Не хамите, наконец!

— Доктор, я не хамлю, а лаю, лаю на своё отражение в зеркале, потому что там чужой. Становлюсь на четвереньки и лаю, каждый день и вечер… Вот в чём фишка! И собачонка моя тявкает на моё отражение, потому что чувствует, сучка, что там не я, а чужой… Помогите, доктор, помогите, я лаю, мне конец пришел, — не заорал, а просто заревел пациент.

Пришлось вмешаться Валере, даже дед прискочил. Антон вызвал скорую психиатрическую помощь, и Банникова увезли.

— Видишь ли, если б он не лаял, всё было бы хорошо, — объяснял отец сыну эту ситуацию за вечерним чаем. — А ведь случай-то интересный, глобальный — ему нет аналогов в науке. Это очень редко бывает. Я бы с удовольствием покопался, но больно пациент страшен.

Второй случай оказался не таким шумным, а наоборот, сумрачным, печальным. Пришёл пациент, Алик его звали, убегавший от покойников. Как где-нибудь по случаю увидит покойника, в гробу, на столе, на улице в движении или в покое, у вырытой могилы, — реакция у него одна: бежать. Бежать, сам не зная куда, сломя голову, как будто покойник может его укусить, выскочив из гроба, а то и из могилы. Алик этот прямо плакался на свою судьбу. Конфузы бредовые получаются. Родной дядька помер, не прийти на похороны нельзя. Собрал всю волю, пошёл, сначала было ничего, а как ко лбу покойника подошёл, нагнулся, чтобы поцеловать, да как взвизгнул, заорал и, расталкивая толпу, матерясь, волком выскочил куда-то наружу. После этого жена сбежала, сочла сумасшедшим и трусом поганым.

— Умоляю, спасите! — кричал Алик прямо в лицо психоаналитика нашего. — Не придурок я, не скотина, какая-то сила безмерного ужаса во мне просыпается при виде их! — И Алик, молодой человек, вроде в силе, пугливо обернулся. — Ничего не могу с собой сделать! Спасите! Озолочу, если спасёте от них!

Антон бросил на него молниеносный оценивающий взгляд: «Нет, такой не озолотит, куда ему… Бедноват». И сказал:

— Алик, вы орёте, как человек, сбежавший из морга, в котором его приняли за труп. Придите в себя, в понедельник я жду вас в три часа. А сейчас — срочно домой, отдыхать. Денег с вас за этот визит я не возьму.

Алик внезапно покорился и ушёл. Валера подошёл к отцу.

— Ты точно подбираешь мне типов, один сумасшедшее другого. Как их можно лечить?

— Алика легче. Наверняка в детстве слишком плотное знакомство со смертью, душевная травма на всю жизнь. Всё это, конечно, на фоне глубоко психопатической личности.

— Не люблю я всё это, папуля. Я человек светлый.

— Вот завтра увидишь светлую личность.

…И появилась она, Дина Колесова, именно на следующий день. Простовато-красивое существо лет двадцати четырёх. Валера сразу просёк её женственность, стихию её форм.

— Но если она загнёт, что мечтает переспать, к примеру, с чёртом или с крокодилом, — с меня хватит. Встану и уйду.

Но девушка одним своим присутствием всех как бы очаровала. От неё веяло лёгкостью. И проблема у неё оказалась простенькой — она боялась использовать лифт. Жила на девятом этаже, и приходилось тащиться туда по лестнице. Иногда входила в лифт, но выходила оттуда мокрая, в поту, и голос дрожал, словно она шла на гильотину. Жила она одна, в однокомнатной квартирке. Антон Геннадьевич даже вздохнул с облегчением и стал работать с ней, но как-то заумно для проблемы лифта. Спросил даже, какие части тела у нее дрожали больше, чем другие, когда находилась там. Дина отвечала внятно и логично. А потом попросилась в туалет. Когда она вышла, Валера подскочил к папе.