Юрий Мамлеев - Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

— Аллен, что же случилось у тебя в Доме бессмертных? Ведь, насколько я знаю, все шло хорошо, — спросил несколько торжественно Альфред.

— Ничего хорошего. У меня возникли сомнения, недоверие. Все эти анализы, изучение, какие-то препараты, танцы, в конце концов. Я все-таки художник, человек нервный…

— И что же? Только сомнения?

— Тут еще случай произошел. Скандальный. В соседнем номере лежал старый миллиардер, почти столетний. Из тех, кто контролирует мировые финансовые потоки, назначает наемных президентов или убирает их, когда надо, покупает целые страны, а не какие-то там самолеты и небоскребы…

— Как его имя? — осторожно спросил Румов.

— Такие себя особо не рекламируют. Реальная власть не нуждается в рекламе… Итак, рано утром я почему-то проснулся, затосковал и вышел в коридор. Гляжу, а у соседа дверь приоткрыта. Я от тоски зашел. Номера у нас, конечно, роскошные. Я возьми и загляни в спальню. Властитель мира лежит себе на спине. Я смотрю, лицо не то что сухонькое, а до такой степени деревянное, неживое, что меня, как током, осенило: да он же мертвый! Подошел — вроде не дышит, не шевелится. Вот тебе и бессмертие! Я рассвирепел, злоба охватила: и здесь врут! Я взял и харкнул ему в рожу. Думаю, мертвый все стерпит. А он вдруг один глаз, мутный такой, серый, ничего не выражающий, приоткрыл, смотрит на меня и говорит: «How are you?» У меня истерика. Я ему член свой показал и тоже спросил, разумеется: «How are you?» Тут дежурная сестра вошла. Скандал, одним словом. Она кричит, а миллиардер, или триллионер скорее, закрыл глаз и не движется… Короче, меня выперли. Можно было бы, наверное, замять, за деньги, конечно, но я осатанел от злости и не противился.

Румов хохотал. Альфред оставался серьезным, но виски хлебнул.

— Путают они головы. Им, конечно, какие-то научные эксперименты нужны. И деньги на это. Может быть, в будущем когда-нибудь дотянут миллиардеров до 150 лет жизни. Стоить будет бешеных денег… Но я не верю, бред это. А эти твари платят за надежду и цепляются за свое тело, чуют, что в ином мире, если он есть, им тяжко, жутко станет… Наверное, еще хуже, чем сейчас. Меня сейчас другое интересует.

И Га указал на книгу, лежащую около бутылки с содовой, перевернул, и в глаза всем бросилось крупными золотыми буквами выделенное название книги: «Делайте бизнес на собственной смерти. Фундаментальное руководство». Румов даже подскочил от радости: до этого они должны были докатиться.

— И как? Поделитесь? — сказал он.

— Надо читать это исследование. Внимательно. Лично я предлагаю, например, такой вариант, при условии, что вы все же известный человек: дня за два-три, а лучше за день до смерти поучаствовать и покривляться, хоть голеньким, в шоу-бизнесе. Зрители должны знать, что вы обречены. На этом, думаю, можно хорошо заработать, если сделать с толком, и потом в свой срок умереть. Это будет честный бизнес…

Альфред задумчиво полистал книгу.

— Вы, конечно, посмеетесь, — продолжал Га, — но здесь, в конце концов, соблюден главный принцип этой цивилизации: любой шаг в вашей жизни, тем более важный шаг, должен приносить деньги. Даже самое плевое дело. А смерть — это не плевое дело.

Га подмигнул в пустоту и хлебнул виски. Петр был поражен тем серьезным тоном, с которым Аллен произнес эту речь. Румов даже почувствовал, что он оказался в сумасшедшем доме, но в чем-то позитивном. Лицо Га словно застыло — и ни одной саркастической улыбки, а взгляд остекленел. Но Альфред оставался невозмутим. Тогда Румов решил переменить тему разговора.

— Аллен, — начал он. — Вы отлично рассказали о манипуляции и контроле над современным искусством. Но в литературе такого наглого эффекта труднее достичь.

— Конечно, труднее, — слегка оживился Аллен. — Но, Петр, и тут возможно. Неужели вы думаете, что для них сложно выдвинуть какого-нибудь поэта второго или третьего ряда на первый план, создать прессу, дать международную суперпрестижную премию? Конечно, если этот поэт, пусть из любой другой страны, нужен по каким-либо политическим, идеологическим или другим, сокрытым от непосвященных обстоятельствам… Но все это в конечном счете не важно…

И Аллен вдруг впал в ярость:

— Я устал, устал от своего нелепого человеческого тела, которое скоро сгниет, от этого идиотского мира, созданного по ошибке… От этого мира-урода, где живут за счет пожирания друг друга… Живут за счет смерти… Хоть бы он скорее провалился или прилетели бы сюда какие-нибудь ошалевшие инопланетяне, а еще лучше — черти прорвались бы сюда и научили бы нас, как надо жить…

Но Румов прервал его, прочитав наизусть по-русски стихи:

— Что он говорит? — покраснев, Га обратился к Альфреду.

— Он прочел стихи русского поэта.

— О чем?

— О том, о чем говорили вы, Аллен. Но только на неизмеримо более высоком и мистическом уровне.

— О’кей. Мир спасет только смерть.

— Нет, Аллен, нет! — вдруг вспыхнул Альфред. — Мир спасет новый, но предсказанный Мессия… Он явится, чтобы спасти всех, даже самых злобных и подлых…

Румов почему-то замер, почти остолбенел, но потом резко взглянул на Альфреда, пытаясь проникнуть в тайный смысл его слов…

На этом визит быстро закончился. Молча выпили и ушли.

Следующий день Петр провел с сестрой.

— Эту квартиру предоставила мне Аня, помнишь, внучка беглых эмигрантов, которая приезжала к нам в Москву и останавливалась у меня? — сказала Таисия за завтраком. — Сама она уехала отдохнуть.

— Забудем о ней, — предложил Румов. — Вспомним себя. В ранней юности мы познавали себя через друг друга. Ты для меня была моим духовным зеркалом…

— И ты для меня тоже.

— На уровне души многое передалось через нашу мать, но мой отец рано умер, а твой, мой отчим как бы…

— Он любил тебя не меньше, чем меня. Но больше всех он любил нашу мать. Она ведь необыкновенная…

— Еще бы. Мы же знаем ее корни. Глубина веков, Иван Грозный, боярство…

— Я тебя всегда звала и зову, Петрунечка… Немного страшно, когда есть столько тайно-общего в душе… У обычных брата и сестры это далеко не всегда так… Может быть, ты мой духовный двойник или что-либо подобное…

— Тася, когда умрем, на том свете все станет кристально ясным. Кто есть кто, и кто мы друг другу в последней глубине души. Не будем гадать, а то так и с ума можно сойти… Лучше скажи, как тебе Америка?

Таисия медленно отпила из чашечки чай и ответила:

— Да ты и сам все знаешь… Тут как раз редкий случай, когда все понятно.

— Ох, это тяжело, когда все понятно, — вздохнул Румов.

— Ну, вот случай. На какой-то университетской тусовке я разговорилась с профессором французской литературы. Я сдуру почему-то спросила его что-то о рассказах Мопассана. Он удивился и ответил, что он специалист по французской литературе XVII и XVIII веков и никакого Мопассана даже не читал. Оказалось, он не читал ни Камю, ни Шекспира, ни Диккенса… Я изумилась, а он изумился моему изумлению. «Таисия, — ответил он, — знать Мопассана или Шекспира — не моя работа. Я получаю деньги за французскую литературу XVII и XVIII веков, преподаю именно ее… И потом, сейчас не рабочее время, почему же вы спрашиваете меня о литературе?»