Юрий Мамлеев - Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы

У Черепова проявился слабый интерес в глазах. Человек подошел поближе, но взгляд его помутнел, и он продолжал:

— Я раньше бегал от загадки к загадке. Бегуном звали… А теперь мне и бежать нечего: для меня все стало загадкой… Все! А ты что-то особенно… Совсем загадочный. Даже голова у меня закружилась.

И человек, пошатнувшись, упал перед пнем, на котором сидел Черепов.

Клим сам потрогал голову упавшего, тот вернулся в себя, и вместо того чтобы встать, вздохнул и просто прилег у ног Черепова лицом к уходящим ввысь деревьям.

— Эй, бегунок… — тихо проговорил Клим, — из секты, что ли? Из староверов, бегунов… Непохоже…

В ответ шелестели листья. Полз червь.

— То-то и оно, что непохоже, — донесся до него ответ, как из другого далекого полумира. — Кабы было похоже, разве я бы у ног твоих лежал?

— Ну-ну…

— Те ведь люди простые, бегут от горя, от этого мира, от Антихриста. А у меня и понятиев таких нет… Какой мир?.. Для меня это луна какая-то, а не «наш мир»… Одна луна, а вокруг нее тайна… Все во мне пошатнулось… Поверишь, мужик, — упавший даже вытянул к Черепову губу, — меня кто-нибудь спросит: сколько времени, мол, который час? Или еще ерунду какую-нибудь, а я сам не свой становлюсь на любой вопрос, все мне кажется спрашивавший-то уходит, уже не человек он, а так, закорючка какая-то с луны упавшая или еще хуже… И я столбенею, ответить не могу… И весь мир этот на мир не похож… Просто, а ужас… А от тебя, парень, я совсем дошел… Ты кто?

Черепов захохотал.

Упавший опять вытянул губу и сказал:

— Ты сердце мое потрогай… Как бьется!.. Вот глупость, от какого-то сердца все зависит… Но ты скажи сначала, кто ты… А то моя душа, видишь, в черную лужу превращается, тень ее накрывает… Страшно.

Черепов посерьезнел.

— Вот ты какой, — сказал, — бедолага… Много, много у нас в лесах было странников.

— Я не странник, парень… Мир — странник, а не я…

— Молодец! Только вставай на ноги.

— Какие-то ноги еще есть, — проворчал упавший, но стал подниматься.

— Веди меня теперь.

— Куда?

— Известно куда. Из лесу.

— Да мы уж из лесу почти вышли, сидя на пне. Вон там жилье. Видишь?

— Там жилье?! — искренне удивился упавший.

И они пошли к так называемому жилью. Вот и садик, огороженный полуоградой. Бессмысленная коза в стороне. А внутри домик — полуразрушенный, старый. Упавший гнилостно осмотрелся, точно не узнавая ничего, но пошел в правильную сторону, именно к полуразрушенному домику. Черепов неуверенно оглянулся, махнул упавшему рукой, но двинулся к другому домишке.

Их было не так уж много, все заваленные, уютные, похожие на приземистые деревья с дуплом внутри.

Но в полуразрушенном домишке у малюсенького окна, за столом сидели Орлов и Марина. Кто-то постучал в окно.

— Спиридон пришел. С прогулки, — вздохнул Орлов и пошел открывать дверь.

Пригибая голову, в комнатушку влез упавший, точнее, Спиридон, тот самый «бегунок» за загадками мира сего, который встретился Марине и ее друзьям в странной компании в саду Орлова. Но компания эта беседовала не с самим Орловым, а с пустым креслом его. Но сейчас садик был не тот, и домик тоже. То была уже другая «берлога» Орлова, на отшибе, словно он здесь принимал покойников со всего мира.

— Ну что, Спиридонушка, утомился? — участливо спросил Орлов и провел рукой по его лбу. — Познал, чего мир стоит и в какую яму может душа провалиться?

Спиридон промолчал.

— Проверил на прочность мир сей, да и себя заодно? Глаза Спиридона вдруг засветились, пелена ужаса и тьмы сошла с них, внутри был твердый человечий огонек.

— Ну вот и вернулся. Все в порядке, — подтвердил Орлов, заглянув ему в глаза. — Иди теперь отдыхай.

Спиридон спокойно ответил:

— Весело было, Григорий Дмитрич. Спасибо вам. Но все же я полежу.

— Да вон кроватка в той комнатке, за печкой. Лучше всего поспи до утра…

И Орлов невидимо вернулся к Марине.

— Человек — это звучит смешно, — безотносительно и отрешенно проговорил Орлов, — это ведь только стартовая площадка, чтоб взлететь в неведомое человеку и отрицающее его.

— Кошмарно это интересно, Григорий Дмитриевич, — вздохнула Марина. — «И отрицающее его!» Даже мне страшновато, потому что знаю, что имеете вы в виду? Отрицающее не только временное, жалкое «я» и все прочее, но и…

— Образ и подобие Божие. Атман, Вечное Я и прочее, — чуть насмешливо промолвил Орлов.

— Немыслимо смеяться над Богом, — сухо ответила Марина. — Не родился еще такой юморист.

— Как все-таки с вами трудно, со смертными. — Орлов как будто обратил внимание на окружающее. — С вами поговоришь — и совсем человеком станешь. Даже с тобой, Марина. Не отрицаю я вовсе ничего, но надо идти радикально дальше. Высшая математика не отрицает арифметику первого класса.

Марина вспыхнула:

— Это вечное абсолютное Я, бессмертие — арифметика первого класса?! Должна ведь быть опора, что-то вечное, вне гибели, прежде чем бросаться в бездну!

— Все это вечное есть, кто спорит, но не в этом дело… — совсем человечно ответил Григорий Дмитриевич.

— Нет, и в этом тоже, — упрямо повторила Марина. — Да, я верна своей черной точке, своей пропасти за ней… Но одновременно я все больше и больше склоняюсь к этой опоре, к своему «нежно любимому Атману», к моему вечному Я, к Абсолюту, к Богу внутри Себя, впрочем, все это уже за пределами слов…

— Да ради Бога, Мариночка, ради Бога! — замахал огромными руками Орлов, словно утешая ребенка. Лишь бы не плакал. Марина взглянула на него, и его образ расплылся, даже непомерные глаза как будто исчезли, канули в бездну, и в комнате одна Бесконечность.

Но она упорно продолжала, словно возражая непостижимому:

— И я хочу быть и там и там. И в бездне и в своем «я», Григорий Дмитриевич!.. Григорий Дмитриевич!

Она словно очнулась и увидела: Орлов на месте в обычном виде, и даже улыбается:

— Так, так… Поменьше слов. Смертным часто мешают слова… Какой конфуз, например, со словом «Бог»… Люди пытались уловить Абсолютную Реальность, и что получилось?..

Марина вдруг рассмеялась. Но смех был такой, что перешел в долгое молчание.

Но затем из другой комнаты, из-за угла, выскочил совсем обезумевший вдруг Спиридон в одних трусах и майке.

— Григорий Дмитрич! — закричал он посреди комнаты. — Но ведь потом, после падения мира сего, Бог сотрет слезу с глаз человека, не будет горя, будет рассвет, рай, торжество!!!

Орлов наклонил свою нездешне-бычью голову.

Лицо улыбалось, но глаза были, как всегда, неподвижно мерцающие и вне миров.

— Да будет это все, будет! — расхохотался вдруг он. — Только таким людям, как Марина, это все быстро надоест.

И он подмигнул Марине, хотя глаз по-прежнему оставался далеким.