Мо Янь - Сорок одна хлопушка

— Эта работа, тётушка, тебе не подходит. В городе сейчас ратуют за мясо высшего качества, химичить с мясом долго не удастся, мы, мясники, зарабатываем на впрыскивании воды, как только это запретят, никакого заработка не будет.

Он и уговорил её собирать утиль, отметив, что эта работа совсем не требует начального капитала — только прибыль и никаких убытков. Мать это дело изучила и решила, что Сунь Чаншэн прав, вот мы и занялись сбором утиля. И через три года обрели славу королей утиля на тридцать ли вокруг.

Мы подняли замёрзшие листы картона в кузов, привязали со всех сторон, и на этом погрузка закончилась. Сегодня цель нашей поездки — уездный центр. Туда мы ездили раз в три-пять дней, и всякий раз это причиняло мне страдания. Столько там вкусностей, я за двадцать ли чувствовал разносившиеся ароматы не только мяса, но и рыбы, но ни то ни другое было не про мою честь. Наш рацион мать приготовила уже давно: пара холодных булочек и горка солёных овощей. Если удавалось сбыть утиль по хорошей цене, преодолев все ухищрения и очковтирательства (тогда скупавшие утиль компании по производству местной продукции тоже становились всё опытнее, опасались, что их одурачат поставщики утиля из разных мест), то настроение у неё было прекрасным, и я мог получить в награду свиной хвостик. Мы устраивались на корточках за воротами компании, где не было ветра — а летом в тени дерева, и, вдыхая десятки самых различных ароматов, доносившихся с боковой улочки, жевали свои холодные пирожки с овощами. Эта улочка была мясная, обжорная, там под открытым небом стояли с десяток больших котлов, где готовили свиные, бараньи, говяжьи, ослиные, собачьи головы, свиные, бараньи, говяжьи, ослиные, верблюжьи ножки, свиную, баранью, говяжью, ослиную, собачью печень, свиное, баранье, говяжье, ослиное, собачье сердце, свиные, бараньи, говяжьи, ослиные, собачьи желудки, свиной, бараний, говяжий, ослиный, собачий ливер, свиные, бараньи, говяжьи, ослиные, собачьи лёгкие, свиные, бараньи, ослиные, верблюжьи хвосты. А ещё там жарили кур, гусей, варили уток в маринаде, варили в рассоле кроликов, жарили голубей, готовили воробьёв во фритюре… На кухонных досках было разложено пышущее жаром мясо во всём многообразии. Одни вооружённые сверкающими ножами продавцы резали эту вкуснятину на ломтики, другие нарезали мясо кусками. Лица у всех багровые, маслянистые, выглядели они на ять. Пальцы у одних толстые, у других тонкие, короткие и длинные, но все благословенные. Они могут поглаживать, как хотят, это мясо, они всё в жире от него, от них пахнет им. Превратиться бы в пальцы этих продавцов, вот было бы счастье! Но я в эти благословенные пальцы не превращаюсь. Несколько раз в голову приходит мысль протянуть руку, стащить кусок мяса и запихнуть в рот, но меня всякий раз останавливает большой нож в руках продавцов. Я грызу под ледяным ветром чёрствый стылый пирожок, и слёзы текут из глаз. Когда мать жалует мне свиной хвостик, чувства отчасти изменяются к лучшему, но много ли на хвостике мяса? Раз-два, и сгрыз всё начисто. Даже маленькие косточки пережёвываю и проглатываю. От хвостика алчущий мяса червь в желудке ещё больше возбуждается. Я не в силах отвести взгляд от всего этого мяса, которое переливается всеми цветами радуги и щекочет ноздри ароматами, и беспрестанно текут и текут слёзы.

— Что ты всё плачешь, сынок? — спрашивает мать.

— Мам, я о папе думаю, — отвечаю я. Она тут же меняется в лице. И, задумавшись, печально усмехается:

— Ты, сын, не об отце думаешь, а о мясе. Думаешь, сможешь обмануть меня, мелочная твоя душонка? Но вот сейчас я удовлетворить твои желания не могу. Человеческое чрево ублажить дорогими яствами легче лёгкого, но сразу хлопот не оберёшься. С древних времени немало героев, ублажая желудок, утратили решимость стать человеком, погубили собственные великие начинания. Не плачь, сынок, я обещаю, и в твоей жизни настанет время, когда ты сможешь наедаться мясом от пуза, а сейчас надо потерпеть, пока мы не построим дом, купим грузовик, найдём тебе жену, пусть твой ублюдочный папаша посмотрит, я тебе целого быка зажарю, чтобы ты забрался в него и выедал изнутри!

— Мам, не надо мне дома, не надо грузовика, а тем более жены, я хочу лишь сейчас наесться мяса от пуза!

Мать строго посмотрела на меня:

— А мне, думаешь, поесть как следует не хочется, сынок? Я тоже человек, так и хочется целую свинью проглотить! Но человеческая жизнь — борьба, вот я и хочу показать твоему отцу, что без него мы заживём ещё лучше, чем с ним!

— Да я лучше буду с отцом скитаться и милостыню просить, чем жить с тобой такой жизнью.

Мои слова страшно огорчили её, и она заплакала:

— Я стараюсь жить скромно и умеренно, чтобы отомстить за причинённое нам зло, и ради кого всё это? Да ради тебя, ублюдок мелкий! — А потом стала честить отца: — Эх, Ло Тун, Ло Тун, подонок ты, елдой чёрного мула деланный, всю жизнь с тобой загубила… Я ведь тоже была бы хороша, коли сладко ела бы да пила, было бы всего вдоволь, то и глаза бы блестели, и ни в чём бы не уступала этой шлюхе!

— Ты, мама, совершенно верно говоришь, — сказал я, растроганный жалобами матери, — начни ты есть мясо от пуза, то, бьюсь об заклад, не пройдёт и месяца, как ты превратишься в богиню, гораздо красивее Дикой Мулихи, тогда отец бросит её и мигом вернётся к тебе как на крыльях.

Мать подняла на меня полные слёз глаза:

— Сяотун, скажи, я правда красивее Дикой Мулихи?

— Конечно, красивее! — заверил её я.

Мать спросила:

— А если я красивее, то почему твой папаша нашёл себе эту Дикую Мулиху, с которой кто только ни забавлялся? И не только нашёл, но ещё сбежал с ней?

Я принялся отца выгораживать:

— А отец, я слышал, говорил, что не он Дикую Мулиху искал, а она его нашла.

— Какая разница! — вспыхнула мать, — Сучка не подставит, кобель не вставит; у кобеля не клеится, сучка даром стелется!

— Ты, мама, то про одно, то про другое, совсем запутала.

— Ты дурачком-то не прикидывайся, ублюдок мелкий. Давно ведь знал, что папаша твой с Дикой Мулихой шашни завёл, а всё помогал ему дурачить меня. Сказал бы мне, я бы не дала ему сбежать.

— Мам, а каким образом ты не дала бы ему сбежать? — осторожно поинтересовался я.

Мать вытаращила на меня глаза:

— Ноги бы ему отрубила! — Я испугался и в глубине души порадовался за отца. А мать всё не унималась: — Ты всё же не ответил, почему твой папаша за ней приударил, если я красивее?

— Тётя Дикая Мулиха каждый день готовит мясо, папа учуял запах, вот и пошёл.

Мать холодно усмехнулась:

— Значит, если я с сегодняшнего дня начну ежедневно готовить мясо, он может учуять запах и вернуться?

— Ясное дело, — обрадовался я, — это уж как пить дать, как станешь ежедневно готовить мясо, отец быстро вернётся, у него нюх знаешь какой: против ветра на восемьсот ли учует, а по ветру на все три тысячи. — Я агитировал мать силой всего своего красноречия в надежде, что у неё не будет оснований гневаться, что она поведёт меня на эту обжорную улочку, вытащит хранящиеся где-то деньги, накупит целую гору ароматного и нежного мяса, чтобы дать мне наесться от души, пусть я помру от переедания, но стану духом благородным, с полным животом мяса. Но мать на мои уловки не поддалась, крякнула с досады и продолжала, сидя на корточках, глодать стылый пирожок. Увидев, как безгранично я ценю её мнение, она с неохотой подошла к крайней лавке на этой улице, долго препиралась с хозяином, наплела с три короба, что наш отец умер, оставив нас, вдову с сыном, плакалась, плакалась, в конце концов, потратила на один мао меньше и купила тощий свинячий хвостик, похожий на высохший стручок фасоли. Крепко зажав его в руке, будто он мог взмахнуть крыльями и улететь, она вернулась в наш укромный уголок и вручила мне его со словами: