Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

17. Сумасшедший дом

Сначала мы с Лидой по оплошности зашли не в «Детский мир», а на станцию метро «Дзержинская»: входы рядом, а стеклянные двери похожи. Такую же ошибку совершила немолодая загорелая колхозница в черном плюшевом жакете, на плече у нее висели две хозяйственные сумки, ручки которых были связаны веревкой.

— Ой, — растерялась тетка и обратилась к нам: — А где ж тут, люди добрые, «Детский мир»?

Лиде, как коренной москвичке, стало неловко за свое ротозейство, и она, сделав вид, будто мы выходим из метро, ответила снисходительно:

— Следуйте, гражданка, за нами, мы как раз туда направляемся!

Наконец мы оказались в «Детском мире». Покупателей — толпы, не меньше, чем на первомайской демонстрации. Меня сразу же чуть не сбила с ног тучная мамаша, тащившая за руку такого же толстого сынка, а тот орал детским басом:

— Моро-о-о-о-женого хочу-у-у-у!

— Потерпи!

— Газировки хочу!

— Отстань!

Когда я вырасту, женюсь на Шуре Казаковой и обзаведусь детьми, то буду покупать потомству пломбир и лимонад по первому же требованию. Родители обязаны удовлетворять растущие потребности детей, вместо этого жестокие «предки» постоянно мучают нас жаждой и награждают мороженым, будто собачек, танцующих на задних лапах в уголке дедушки Дурова. И это у них называется воспитанием!

— Хорошо, что теперь начало месяца, — радостно воскликнула Лида. — Мало народу! Почти никого! Через две недели тут будет настоящий сумасшедший дом!

Мало народу? Ничего себе мало! В центральном зале, окаймленном высокими колоннами, бродили стада мамаш и папаш, они еле удерживали возле себя ошалевших от впечатлений детей. Несколько безутешных бабушек, подслеповато озираясь, протяжно звали своих внучат, потерявшихся, как в лесу. По радио строгий женский голос призывал какого-то «Володю Додина семи лет немедленно пройти в центр зала, к карусели, где его ожидает дедушка Вениамин Захарович».

— Чего ухмыляешься? — нахмурилась Лида. — Забыл, как сам под сцену спрятался, а мы чуть с ума не сошли?

Как можно забыть детство! Во время новогоднего утренника в клубе нашего завода, пока мелюзга водила хоровод вокруг елки под руководством дяди Коли Черугина, переодевшегося Дедом Морозом, мы с Мишкой обратили внимание, что маленькая дверца, сбоку от ступенек, ведущих на сцену, приоткрыта, хотя обычно она заперта на шпингалет. Заметили, юркнули под сцену — и не пожалели. Сами посудите: каждый сто раз видел русский народный танец или лезгинку в исполнении звезд маргариновой самодеятельности. Совсем другое дело — слушать танец, затаившись в темноте, под прогибающимися досками, когда по ним носятся джигиты или лупят «ковырялочку» пастушки. Но главное, главное — под сценой были сложены припасы для новогоднего вечера взрослых, который планировался после утренника. Там спрятали бутылки, толстые батоны колбасы и головки сыра, удалось нам нащупать в темноте и кондитерские изделия. На шоколадные «Трюфеля» я потом полгода смотреть не мог, а Мишка до рвоты объелся яблочной пастилой, на чем, собственно, нас и разоблачили...

...Из секции, где продавались куклы, слышался беспрерывный пискливый рев: «Уа-уа-уа-уа...» Покупатели пробовали облюбованных «Маш» и «Даш» на голос. Откуда-то сверху доносилось медное квохтанье горна: «Бери ложку, бери хлеб и садись за обед!» Я сразу вспомнил наш лагерь «Дружбу». Вчера, когда мы после обеда ехали из Вострякова в Москву, Ленька Лемешев, побывавший в прошлом году в «Артеке», объявил, что там теперь в конце смены все расписываются на пионерских галстуках друг друга — на память. Новая мода! Раньше подобное было невозможно, ведь чернила просто превращались на шелке в кляксы, а теперь, с помощью шариковых ручек, рисуй себе на материи любые завитушки. Паста не расплывается! Прогресс!

Все поснимали галстуки и как сумасшедшие начали ставить автографы. Я тоже, конечно, не удержался, и теперь мой галстук похож на обои вокруг общего телефона, где пестрят, налезая друг на друга, имена и фамилии тех, кто звонил и спрашивал жильцов в их отсутствие. Лиде я пока об этом не сказал. Зачем? Еще успею получить по лбу и выслушать повесть о том, как берегли пионерские галстуки до войны. Впрочем, выкручусь. Галстук стоит всего 58 копеек. Приходишь в пионерскую комнату к старшему вожатому Алику, честно признаешься, что прожег дыру в шелке, когда гладил его перегретым утюгом, оставляешь деньги и буквально на следующий день забираешь свежий, без единой морщинки и помарки галстук. Однако Алик, перед тем как отдать обновку, всегда спрашивает: «А скажи-ка, юный ленинец, что символизируют три конца пионерского галстука?» Ответ известен: острые углы — комсомол и пионерия, а тупая вершина — это наша партия. Если кто-то не знает таких простых вещей, Алик, наградив невежду звонким щелбаном, галстук все-таки отдает: без него пионера просто не пустят в школу. С девчонками-дежурными на входе еще можно договориться, но если на посту Клавдия Савельевна...

...Из секции электроигрушек слышался стрекот тракторов, экскаваторов, грузовиков, танков, луноходов... Над прилавком с детским оружием вился сизый пороховой дым и доносились хлопки пистонов, словно там шел самый настоящий бой. Мимо промчалась знакомая нам колхозница с сумками через плечо, она озиралась, жалобно повторяя:

— Люди добрые, а где же тут паровозики?

— Может, зайдем в спорттовары? — осторожно предложил я.

— Зачем?

— Маску посмотрим...

— Старую надо было беречь! И нечего смотреть. Не затем приехали.

— Ты обещала! — напомнил я.

— Если останутся деньги, тогда... может быть...

Это был жестокий отказ, так как у Лиды в магазинах деньги никогда не оставались, они жгли ей руки и даже карманы. Ну вот, так всегда... А ехать на море без маски бессмысленно. Может, внезапно заболеть? Сказать, что колет и отдает в правую часть живота... Сразу заподозрят гнойный аппендицит, с которым отпускать ребенка к морю никак нельзя. Вот уж они побегают, сдавая мой билет! Но тогда получится как в поговорке: «Выколю себе глаз, чтобы у тещи зять был кривой». Я представил себе Тимофеича и Башашкина, как они оба приходят в гости к бабушке Мане с черными пиратскими повязками на лице, и мне стало смешно.

— Ты чего улыбаешься? — подозрительно спросила Лида. — У меня помада смазалась? Где?

— Радуюсь, что народу мало! — ответил я, уворачиваясь от пузатого грузина в огромной кепке-аэродроме. Под мышками он нес, как арбузы, два глобуса.

— Где же тут у них одежда для подростков? — беспомощно оглянулась маман и посмотрела на огромные часы в виде избушки, висевшие над залом. — Господи, скоро народ с работы пойдет — надо торопиться!

— По-моему, в прошлый раз мы были там! — Я махнул рукой налево.