Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

А может, вместо бокса заняться борьбой? На втором этаже церкви, над боксерами, как раз секция самбо, это так и расшифровывается: самооборона без оружия. То, что надо! Гуляю, как обычно, по Чешихе. Подкатывают ко мне два таких же субчика, одного я кидаю через бедро, а у второго, специальным приемчиком выбив финку, заламываю за спину руку, и он, изнывая от боли, униженно молит: «Сдаюсь, больше так не буду...» То-то!

Я даже повеселел, воображая, как жестко разделаюсь с Корнем и Серым. Конечно же в этот момент по удивительному стечению обстоятельств мимо пройдет Шура Казакова собственной персоной, пусть даже с выпендрежником Соловьевым, который жутко сдрейфит и смоется без оглядки. Нет, не так... Вовке я тоже заломлю руку и грозно спрошу: «Ну, так кто же на самом деле придумал обидную кличку Коза?» «Я, я, я... придумал... Больше не повторится... — заплачет он. — Отпусти!» Я отпущу — и Соловьев, хныча, убежит, а Шура застынет в изумлении, ее зеленые глаза округлятся от жадного восторга. «Ах, я не знала, что ты такой сильный!» «Первый мужской по самбо», — небрежно брошу я, медленно достану из бокового кармана и надену на нос темные очки, чтобы прохожие не узнали знаменитого спортсмена.

Внизу вдоль тополей, сразу ставших темно-зелеными, медленно проехала коричневая (на самом деле бежевая) «Волга» с высоким застекленным багажником, его зовут почему-то сараем. Над лобовым стеклом — на ножке круглая фара с красным крестом, а сбоку надпись: «Помощь на дому». Однако у второго подъезда неотложка не остановилась, а проследовала дальше. Слава богу!

В трехкомнатной квартире, кроме бабушки и тети Клавы, живут еще две семьи. Гольдинеры: Лия Давыдовна с сыном Эдиком, инженером, который недавно женился и привел в дом «новую жиличку» Риту, улыбчивую девушку с глазами цвета спелой черешни. Но она взяла моду так часто мыться в общей ванне, что тетя Клава злится, называя ее «нудиной». А Лия Давыдовна после свадьбы, чтобы не мешать молодым отдыхать после работы, постоянно сидит вечерами, когда стемнеет, на кухне, хотя ничего не готовит, а просто читает книгу со странным названием «Шолом Алейхем».

Вторая семья — Корнеевы: дядя Жора, тетя Катя и Сева, их сын, он тоже шестиклассник, перешел в седьмой, но вымахал на полголовы выше меня, хотя я, между прочим, на физкультуре стою в шеренге четвертым. В прошлом году, весной, тетя Катя заболела и так сильно похудела, что я после летних каникул ее не узнал. Бабушка Аня шепотом объяснила мне: рак. Взрослые это слово произносят с каким-то обреченным ужасом. Врачи оказались бессильны, но есть еще целебный гриб чага, он растет высоко на березах. Дядя Жора попросил Тимофеича изготовить на заводе железную палку, которая свинчивается вроде бамбуковой удочки, и достигает четырех метров в длину, а на конце приклепана острая, как нож, зубчатая пластинка.

Палку сделали из легкого, но прочного оборонного сплава, и Тимофеич по частям выносил ее с завода, за что пришлось охранникам отдать пол-литра спирта, но с Корнеевых он не взял ни копейки, ведь люди должны помогать друг другу. Дядя Жора ездил с этой палкой в дальние леса Подмосковья и сшибал с берез чагу, она чем выше на них растет, тем целебнее. Гриб этот мельчат на терке, как морковь, а потом заваривают наподобие чая — только в термосе. Сначала тете Кате в самом деле стало лучше, она повеселела, гуляла во дворе, но потом ослабела, пожелтела и слегла окончательно.

Сева же решил, будто его маму неправильно лечат, не теми таблетками и уколами, а значит нужен настоящий доктор, с пониманием. Он стал звонить по «03», умоляя, чтобы спасли его маму, и давал свой адрес. Поначалу скорая помощь думала, будто произошел какой-нибудь несчастный случай, срочно приезжала, врач осматривал тетю Катю и мягко объяснял: случай, конечно, тяжелый и вызывает сочувствие, но обращаться следует к специалистам. Однако упорный Сева продолжал вызывать неотложку, надеясь, что кто-нибудь разберется и поможет. Медики снова приезжали, сердились, мол, вам же человеческим языком объяснили: «Казус инкурабилис!»

Упорный Сева не унимался, снова звонил, его узнавали, ругали, он вешал трубку и опять набирал «03», пока не нападал на нового, ничего не знающего доктора. Но таких вскоре не осталось. Тогда Сева научился менять голос, говорил, как шпионы в кино, через платок, давал для отвода глаз номера соседних квартир, а потом караулил неотложку во дворе и, плача, молил очередного врача спасти маму. Его вызывали к директору школы, таскали в детскую комнату милиции, грозились отправить в больницу для умалишенных детей... Дядя Жора его сначала просил, потом ругал, бил, а после, махнув на все рукой, стал редко бывать дома.

— У жены рот землей обметан, а он вином горе заливает и веревочкой завивает! — ворчала бабушка Аня.

Что означает «завивать горе веревочкой», я так и не понял, даже дядя Коля Черугин не смог мне объяснить, сказал:

— Есть такое фигуральное выражение.

Поднявшись на третий этаж, я привычно два раза нажал кнопку звонка и стал ждать, рассматривая названия газет и журналов. Корнеевы выписывают «Вечернюю Москву» и «Работницу», у Гольдинеров вырезками обклеен весь ящик: «Правда», «Литературная газета», «Новый мир», «За рубежом», «Наука и жизнь», «Юность», «Иностранная литература». И только у тети Клавы и бабушки Ани ящик без единого названия, зато с замком.

Эх, плохой из меня вышел ликвидатор безграмотности — никудышный!

27. Надомницы

— Кто там? — подозрительно спросил строгий голос. — Если неотложка — мы не вызывали!

— Это я!

— Кто — я? По какому вопросу?

— Тетя Клава, это я, Юра...

— Какой еще такой Юра? — В голосе появилось ехидство.

— Племянник.

— И чего же тебе надо, племянничек?

— Проведать.

— Неужели соскучился?

Послышался лязг отпираемых замков: один, второй, третий. Тимофеич всегда злится, мол, даже в госбанке таких запоров и задвижек в помине нет. Дверь приоткрылась на длину железной цепочки. В образовавшуюся щель на меня с подозрением глянул маленький мутный глаз, и вдруг раздался крик:

— Убирайся отсюда, шпана проклятая! Милицию вызову!

— У вас телефона нет, — буркнул я и, сообразив, в чем дело, снял темные очки.

— Да чтоб тебя!.. — Меня наконец узнали. — Тоже мне мистер Икс выискался!

Зазвенела, упав, цепочка, и дверь открылась пошире. Сразу запахло рыбным супом. На пороге, уперев руки в боки, стояла тетя Клава и смотрела с негостеприимным удивлением. Глаза у нее маленькие, мутно-свинцовые, а нос приплюснут, как у боксера. В любое время года на ней вязаная кофта, кроликовая доха, серая шерстяная юбка, на ногах — суконные зимние боты, а на голове — самодельная теплая шапка, напоминающая по форме немецкую каску. После того давнего нападения хулиганов тетка стала на нервной почве мерзнуть, особенно макушка, и ей иногда приходится класть себе на голову круглую резиновую грелку с горячей водой.