Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

Бабушкин дом № 4, пятиэтажный, сложенный из серого «силиката», стоит в самом начале переулка. Чуть дальше, за забором, детский сад, обычно шумный, а сейчас, летом, тихий и пустой. За ним теснятся покосившиеся сараи, им тоже осталось стоять недолго. Половину двора накрывает древний тополь с таким огромным дуплом, что дети залезают туда, играя в прятки. Под деревом года три назад устроили курилку для школы шоферов, открытую в подвале — прежнем бомбоубежище. Лавки, сбитые из толстых шестиметровых досок, образуют букву «П», а посредине врыта по самые края большущая железная бочка из-под керосина. В нее бросают окурки. Во время перерыва между занятиями тут собиралось «подымить» полсотни будущих водителей.

Когда я, даже не помышляя об опасности, появился во дворе, там, развалившись на лавках, курили два пацана подозрительного вида. Один, здоровый, постарше меня, был одет в мятые брюки и затрепанный школьный китель с золотыми пуговками на груди. Замурзанную ученическую фуражку без кокарды, с треснувшим глянцевым козырьком он надвинул на глаза, форменный ремень намотал на кулак таким способом, что пряжка закрывала пальцы, точно кастет. Когда я пошел в первый класс, «старую» форму носили только отпетые второгодники — все поголовно хулиганы. Второй незнакомец, примерно мой ровесник, щуплый, болезненный, щеголял в тельняшке и черных клешах. В руках он крутил финку, словно фокусник тросточку.

— Эй, американец! — тонким, противным голосом окликнул меня «морячок». — Суши весла, разговор есть!

— Сюда иди, фофан! — хриплым басом приказал «второгодник».

От страха я ощутил в теле звенящую невесомость. Кругом, как назло, не было ни души. Двор точно вымер. Я сделал вид, будто не услышал окрика, и прибавил шагу, чтобы проскочить в спасительный бабушкин подъезд. Но не тут-то было! Они встали и вроде бы вразвалочку, на самом деле быстро двинулись мне наперерез, причем щуплый оказался точно передо мной, а «второгодник» сзади. На ногах у них были спортивные полукеды — в таких ходят на тренировки.

— Куда канаем? — поинтересовался «морячок», играя ножом.

Я почувствовал холод под ложечкой, постепенно распространявшийся по всему телу, и машинально сказал глупейшую правду:

— К бабушке...

— К бабушке? А что в корзиночке, внучек? — передразнил «второгодник» и больно ткнул меня пряжкой в бок.

— Ого, маска! — воскликнул хилый. — В Яузе нырять собрался? Поможем. В кульке что?

— Сухой корм для рыбок.

— Корм? Фу! А в коробочке?

— Желатин.

— Параша. Деньги есть, фазан?

— Нет, — почти не соврал я.

«Морячок» хлопнул меня по карманам и, услышав предательский звон мелочи, нехорошо ухмыльнулся.

— За вранье отдельно ответишь. Лупари покажь! — приказал «второгодник».

— Это не мои... — пересохшими губами прошептал я.

— Догадливый, уже не твои! — Он рывком снял с меня очки и нацепил на себя. — Ну как мне, Серый?

— Класс! Ну ты, Корень, прямо вечерней лошадью из Чикаго! Твой размерчик! — заржал здоровый. — Да и курточка, сдается мне, тоже не твоя, внучек? Дай-ка померить!

Я, беспомощно щурясь от ядовитого солнечного света, начал прыгающими пальцами расстегивать пуговицы, когда за спиной послышалось знакомое тарахтение: со стороны Буденновского городка в переулок медленно въехал желто-синий милицейский мотоцикл с коляской, а за рулем сидел наш родной участковый Антонов и бдительно озирал окрестности.

— Атас! — тихо предупредил «второгодник».

— Одно слово легавому скажешь, от бабушки не выйдешь! — дохнув на меня табачной гнилью, предупредил Корень и спрятал финку.

Он мгновенно вернул очки на мой вспотевший от ужаса нос. В следующее мгновение шпану как ветром сдуло. Они молниеносно, в один прыжок, перемахнули забор и затерялись между сараями, обросшими высокой крапивой. Я остался стоять столбом, чувствуя во всем теле — от ступней до макушки — позорную дрожь. Меня так трясло, что очки соскользнули с мокрой переносицы — я едва успел их поймать.

Мотоцикл, ныряя в выбоины с дождевой водой, свернул во двор и затормозил рядом. Антонов посмотрел на меня с сомнением, потом все-таки узнал и сурово улыбнулся железными зубами:

— Знакомые лица! Ты же Полуяков с маргаринового общежития, вроде бы так?

— Д-да...

— Юра?

— Ага...

— Сын Лидии Ильиничны?

— Да-а-а...

— А чего весь дрожишь?

— Не дрожу...

— Ладно, допустим. А здесь что делаешь? Место не для прогулок.

— К бабушке иду.

— Ну чистая Красная Шапочка. Только вместо корзинки авоська. И что от тебя эти шалопаи хотели?

— Ничего.

— Допустим. А вырядился-то! Как на Первое мая! Или у бабушки сегодня день рождения?

— Н-нет... Просто мы с мамой в «Детский мир» ходили...

— Вижу! Балуют тебя родители. Цени! Вторая попытка. Чего от тебя эта шпана хотела?

— Ничего.

— А не врешь?

— Нет. Честно! Просто поговорили...

— О чем?

— О... разном... вообще...

— А если вообще, почему тогда вибрируешь? «Поговорили»... За такие разговоры в колонию отправляют. Ты их раньше видел?

— Нет.

— И как зовут, не знаешь?

— Не знаю.

— Точно?

— Точно...

— Грозили?

— Нет.

— Ясно.

— А вы разве теперь здесь работаете?

— Там же я, где и раньше. Смежник приболел. Погнался за такой же шпаной и в больницу попал. Попросили меня за его участком пока приглядеть. Может, тебя домой отвезти, парень?

— Спасибо, мне еще в парикмахерскую...

— Ну ты вразнос сегодня пошел! Ладно, думаю, тебя они больше не тронут. Но смотри, если что... Где опорный пункт, знаешь?

— Знаю.

— Какой у бабушки подъезд?

— Второй.

— А квартира?

— Двенадцатая.

— Это куда малахольный пацан все время скорую помощь вызывает?

— Ага...

— Вот беда-то! Шагай! Обожду, пока в парадную зайдешь.

Я на ватных ногах направился к двери, с ужасом сердца подозревая, что мои враги притаились за дверью и набросятся на меня, едва я войду, но там никого не оказалось. Кстати, подъезд у бабушки Ани на редкость чистый и аккуратный, даже удивительно для такого бандитского места: ни одной черной сосульки на потолке, ни единой неприличной надписи на стене, кроме: «Ленка + Колька = любовь». Только кошками здесь пахнет, как и везде.

Дойдя до площадки между вторым и третьим этажами, я присел на крапчатый подоконник, чтобы дождаться, пока утихнет дрожь в коленях, и внимательно сверху осмотрел окрестности: хулиганы, чуть не ограбившие меня, кажется, исчезли. Про то, чем могла закончиться встреча с местной шпаной, я старался не думать, но воображение упорно подсовывало самые жуткие картины. Вот я вхожу в комнату, и Лида смотрит на меня с обиженным изумлением: «Сынок, а где же новая курточка?» «Продал за три сольдо», — деревянным, как у Буратино, голосом отвечаю я. «Шутишь?» — «Да уж какие шутки...» «На Чешихе раздели? — догадывается, играя желваками, Тимофеич. — Какой же ты мужик после этого? Средь бела дня! Спасибо, портки оставили! Где эти гопстопники на тебя наехали? Найду и разделаю, как бог черепаху!» «Они все с ножами ходят!» — пугается Лида. «И мы не с зубочисткой!» «Не пущу-у-у!» — Она, раскинув руки, заслоняет собой дверной проем.