Титус Попович - Жажда

— Да садись ты наконец, мама, — строго прикрикнула она на мать. — Хочешь опять заболеть подагрой?..

«Это ты ему пожелай, твоему муженьку, накажи его бог!» — хотела крикнуть старуха, но голос ее сорвался, и она разразилась долгим, мучительным кашлем, вызвавшим жалость Эмилии.

— Ты ведь ничего не ела, мама. Садись за стол, я налью тебе супа.

— Не хочу супа. Нашла о чем думать! О супе! Вылей его свиньям. До чего же ты бесчувственная. Только и думаешь, что о еде. Будь он проклят, твой муженек, лучше бы уж он остался там, где мой Павел. Столько честных, хороших людей пропало, те, что возвращаются, совсем одурели, будь они прокляты.

Эмилия с трудом поднялась из-за стола, открыла буфет и налила стаканчик цуйки.

— Выпей, мама, тебе станет легче, — сказала она, подавая матери стаканчик, но руки старухи так дрожали, что цуйка пролилась на пальцы. Она немного отхлебнула и протянула стаканчик Эмилии.

— Не могу. Убери его отсюда. О боже, боже, ради чего мы с твоим отцом всю жизнь гнули спину. Неужто ради этого сумасброда. О боже, боже…

Старуха безуспешно старалась заплакать, ее покрытые бельмом глаза искали Эмилию. Потрясенная страданием матери, Эмилия на мгновение забыла о собственном горе.

— Не бойся, он не посмеет прикоснуться к нашей земле, — пробормотала она сквозь зубы. (В эту минуту она была удивительно похожа на мать.) — Даже если…

— Если что, доченька, что? — быстро спросила Анна, подойдя к дочери.

— Никогда не позволю ему это.

— Поклянись, — прошептала Анна, вцепившись в руки дочери тонкими узловатыми пальцами.

— Клянусь, мама. Неужели ты думаешь, что…

— Откуда мне знать? Всю жизнь ты была как слепая, ничего не понимала. Бог тебя знает, в кого ты пошла… Видать, в отца, он-то был тряпкой и пьяницей. Ежели бы не я, так и ты осталась бы простой мужичкой. Слышишь?

— Да, мама, знаю, знаю. Давай лучше обедать.

— Осталась бы простой мужичкой, — продолжала старуха, дрожа всем телом. — Выдали бы тебя за какого-нибудь вонючего мужика. Попробовала бы тогда хоть словечко сказать, сразу получила бы в зубы. Слышишь, Эмилия?

— Господи, мама, что с тобой? Успокойся наконец. Еще удар тебя хватит!

— Была бы простой мужичкой, — продолжала кричать старуха. — А когда состарилась, у тебя бы выпали зубы… как у меня… Никто мне их не вставил! Поклянись, что не уступишь ему.

— Клянусь, мама! — прошептала Эмилия. Ей стало страшно, и глаза наполнились слезами.

— Поклянись здоровьем и будущим Дануца, — приказала старуха и вся побелела. Мельчайшие морщинки на ее лице казались прорисованными чернилами, а лоб побагровел.

— Ты не в своем уме, мама, — воскликнула Эмилия. — Сейчас же садись и ешь, и чтобы я не слышала больше ни слова.

Эмилия накрыла на стол, налила суп и стала постукивать ложкой о тарелку, чтобы Анна подумала, что она ест.

— Зачем ты заставляешь меня есть, когда мне не хочется? — плаксиво заговорила Анна, не прикасаясь к еде.

— Тогда делай, что хочешь, — устало пожала плечами Эмилия. — С тобой тоже каши не сваришь.

Обе замолчали. Эмилия со злостью отбросила кошку, которая подошла потереться об ее ноги, но тут же пожалела.

— Надо помыть посуду, — вздохнула она, но с места не поднялась.

— Оставь ее к черту, — проворчала старуха. — Позову какую-нибудь цыганку, дам ей кусок сухого хлеба, и она вымоет. Не порти рук, ты барыня.

— Иди ляг, мама, отдохни, — сказала Эмилия, хотя ей и не хотелось оставаться одной. — Послушай, мама, — не удержалась она, — неужели ты веришь тому, что сказал этот дурак Кула?

Но тут же пожалела, что спросила, и вся похолодела в ожидании ответа, хотя и предполагала, каким он будет.

— Откуда мне знать? — мягко ответила старуха. — Ежели узнает об этом Гэврилэ, подговорит Эзекиила убить его… Гэврилэ только кажется добрым, а на самом деле… Не дай бог связываться с ним. Весь род у них пошел в отца… в Теофила.

— Так, значит, ты веришь? — с ненавистью спросила Эмилия.

— А что ты его самого не спросила? — обозлилась старуха.

— О чем мне его спрашивать? Мне просто противно… Ладно, мама… Ты, видно, ни о ком, кроме себя, не думаешь. Иди лучше ложись и не мешай мне…

Старуха презрительно усмехнулась, встала из-за стола и отправилась к себе в комнату. Только теперь она почувствовала голод и пожалела, что не обедала. Она попробовала молиться, но вскоре бросила — голод не давал ей покоя, да и досадно было, что Эмилия не поинтересуется еще раз, не хочет ли она есть. Недовольно ворча, старуха улеглась в постель и стала прислушиваться к бою часов, чтобы узнать, скоро ли ужин.

Оставшись одна, Эмилия не могла себя заставить взяться за работу. Она машинально взяла со стола зеркало и рассеянно посмотрела в него. С молниеносной быстротой пронеслись воспоминания о ночах, проведенных с Джеордже по возвращении. «Подлец, — подумала она, но слово это никак не вязалось с образом мужа, и она снова почувствовала растерянность. — Неужели он живет с этой мужичкой? — Эмилия попыталась представить себе, что произошло между ними, но и это ей не удалось. — Я всегда была честной и поэтому не могу вообразить такой грязи… Кто знает, чем занимался в эти военные годы вдали от дома этот…» Она запнулась, хотела сказать «несчастный» и, потеряв самообладание, кинулась в комнату матери.

— Он не отнимет нашу землю. Слышишь, мама? Не бойся.

— А что толку в разводе? — сонным, чужим голосом спросила старуха. — Тебя же станут поносить, не его.

— Продам все. Уеду в город, найду там себе место. Бедняжка Дан мучается там один.

Кто-то робко постучал в дверь. «Он», — подумала Эмилия и кинулась в кухню. Прижавшись к стеклу, в окно смотрел Суслэнеску. В первую минуту Эмилия его не узнала: бледный, с синим обросшим лицом, он походил на мертвеца. Костюм, волосы, руки были покрыты сплошной коркой засохшей грязи. Оторопелые, застывшие глаза, казавшиеся огромными под стеклами очков, испугали Эмилию.

— Что вам угодно? — крикнула она.

Суслэнеску открыл дверь, споткнулся и, чтобы не упасть, прислонился к стене.

— Здравствуйте, — робко, как провинившийся ребенок, пролепетал он. — Ради бога, не беспокойтесь… Мне надо поговорить с господином Теодореску.

— Его нет дома! — грубо ответила Эмилия.

— Как нет дома? — удивился Суслэнеску. — Почему? — Кривая бессмысленная улыбка расплылась по его лицу, и он покачал головой. — Я очень прошу извинить меня…

— Но что с вами? — не удержалась Эмилия. — Что с вами стряслось?

— Ничего, — с трудом процедил Суслэнеску сквозь судорожно сжатые зубы. — Ничего. Я хочу есть.

Он снял очки, сунул их в наружный карман пиджака и вдруг зарыдал, всхлипывая и хватая воздух ртом.

— Господин Суслэнеску, скажите же наконец, что с вами произошло? Заходите, садитесь, успокойтесь, я дам вам стакан воды. Присаживайтесь, сейчас я разогрею вам поесть.