Титус Попович - Жажда

— Всего здесь сто двадцать семь югэров, — продолжал он, пожав плечами. — Пиши, секретарь. Мария, налей господину писарю, чтобы подкрепился и не наделал ошибок, не то будете потом таскаться по судам. Вы же как псы лютые. Всех вас восемь…

— Теперь семь, батюшка, — отважился вмешаться Давид. — Бедный Эзекиил отдал богу душу.

— Молчи лучше, больше проку будет. Вас восемь. Уж не хочешь ли ты, болван, учить отца, сколько у него детей?

Из соседней комнаты доносился плеск воды в корыте.

Гэврилэ налил себе еще стакан цуйки и выпил.

— Земля хорошая, только неодинаковая и в разброс. Каждый получит по пятнадцать югэров. Остается семь. Пиши, секретарь, пиши, дорогой. Слушай, Давид. В Гриндурь у меня шесть югэров в одном куске. Они твои. Это лучшая земля. Кроме того, даю тебе еще четыре югэра песчаной земли в Косалэу да еще четыре в Ходайе… С тобой я покончил. Запиши, господин писарь, выправи все бумаги.

Давид заерзал на стуле; жена ущипнула его под столом за ногу, чтобы он потребовал недостающий югэр. Гэврилэ заметил:

— С такой женой не пропадешь, Давид. Я ее тебе сам выбирал. Югэр земли отрежем у Адама. У него четыре в Гриндурь, или лучше в другом месте, чтобы не погрызлись потом, как собаки…

— Спасибо, батюшка, — сказал Адам и засмеялся.

— Будь здоров, сынок! — Гэврилэ протянул свой стакан и чокнулся с сыном.

Вдруг Лазарь закрыл лицо руками и горько заплакал. «Чувствует ребенок, — подумал Гэврилэ. — Не понимает, а чувствует».

— Не плачь, сыночек. Ты останешься с нами — со мной, с матерью и Марией, ежели она захочет остаться у нас до свадьбы. А не захочет — я ее не держу, даже дом выстрою.

Гэврилэ быстро разделил всю землю и подвел итоги. Все расчеты сошлись.

— Эзекиилу остаются восемь югэров в Косалэу… земля неважная, но он бы сумел привести ее в надлежащий вид — хороший был работник. Еще три югэра в Пэдурец да четыре у станции, получится ровно пятнадцать югэров. Эту землю я оставляю себе.

Гэврилэ вздохнул, выпил еще стакан и, отерев выступившие на лбу капли пота, поднялся из-за стола. Сыновья хотели последовать его примеру, но он вспылил:

— Сидите. Разве я велел вам вставать?

Старик обошел стол, пожимая всем руки.

— Поступай с землей как хочешь, — сказал он Давиду. — Да поможет тебе бог.

— Батюшка, дорогой, — ответил сын, целуя руку отцу, — не знаю, зачем ты спешишь, нам и с тобой очень хорошо.

— Врешь, сынок. Ложь к добру не ведет, — улыбнулся Гэврилэ и сунул руку прямо под нос невестке, которая громко ее чмокнула.

— Спасибо, батюшка, — поблагодарил Иона, когда отец подошел к нему.

— Ладно, — остановил его Гэврилэ. — Ты лучше возьмись за ум. Не то лодырем так и умрешь.

Остановившись около Марии, старик положил ей руку на плечо.

— Тебе, доченька, — ласково сказал он, — беспокоиться нечего, мы остаемся вместе и сговоримся… И ты, Лазарь, не плачь, я куплю тебе новый ножик, чтобы ты больше на меня не сердился.

Но мальчуган, продолжая рыдать, обнял отца и крепко прижался к нему. Растроганный Мелиуцэ снял очки и засопел в носовой платок.

— Вон господина писаря и того проняло. Не вам чета. Подлейте-ка ему еще, — сказал Гэврилэ.

Тем временем бабка Фогмегойя с подоспевшими на помощь старухами и цирюльником безуспешно пыталась натянуть одежду на застывшее тело Эзекиила.

— Тяжело, дядюшка Гэврилэ, — пожаловалась старуха. — Застыл покойничек, кровь-то, чай, вся вытекла, а я спешу, мне еще беднягу Глигора да Арделяну обмыть надо. С ними тоже хлопот не оберешься, а никому и в голову не пришло поднести старухе для бодрости рюмочку цуйки.

— А где они… те двое? — прошептал Гэврилэ.

— В школе на лавках, у них ведь никого нет…

Гэврилэ пошел к колодцу, снял рубаху и, ополоснув холодной водой лицо и голову, вышел на улицу. Жаркое солнце ослепило его, па́рило, как перед дождем. У школы толпился народ, и Гэврилэ медленно отправился туда. При виде Урсу послышался недружелюбный ропот, но люди расступились с его пути.

— Где усопшие? — спросил Гэврилэ, низко кланяясь одному из крестьян и не узнавая его.

Человек показал на здание школы и, когда Гэврилэ повернулся к нему спиной, с омерзением плюнул ему вслед.

В коридоре молча стояли крестьяне с шапками в руках. Гэврилэ стал проталкиваться вперед, хотя люди при виде его жались по сторонам, словно от страха или отвращения. Он же, низко кланяясь всем, прижимал руку к сердцу.

В классе все парты были сдвинуты к стенам. Посредине на двух школьных досках лежали тела Глигора и Арделяну, покрытые географическими картами. Вокруг стояли Митру, Битуша и еще несколько крестьян с автоматами. Джеордже, отвернувшись, курил у окна. С него не сводила глаз притаившаяся в углу Эмилия — простоволосая, в сером от пыли платье.

У изголовья убитых горела толстая свеча, оставшаяся от крестин Дана. На ней сохранилось еще несколько голубых бумажных цветов. Гэврилэ остановился рядом с Джеордже, но не осмелился заговорить с ним. Он почувствовал спиной сверлящий взгляд Митру, и ему стало не по себе.

— Господин директор, — пробормотал наконец старик. — Господин директор, дорогой.

— Что вам угодно? — обернулся Джеордже.

Но Гэврилэ растерялся и не знал, что ответить, хотя по пути обдумал все как следует.

— Господин директор, — со вздохом повторил он. — Я пришел…

Джеордже посмотрел на него равнодушно, словно не замечая.

— Господин директор, порядок мой оказался плохим… не от бога, а от сатаны. Жаль мне…

— Теперь уже поздно… дед Гэврилэ.

— Господин директор… кто еще был в лесу… с моим?

— Пику и двое чужих, — сухо ответил Джеордже.

Гэврилэ опустил голову.

— А где теперь Пику? Знаете, люди говорят, что он мне кровный брат.

— Пику удрал…

— Постыдился бы ты, Урсу! — закричал вдруг Митру и от волнения выронил автомат. — Что тебе здесь понадобилось? Диву даюсь, почему тебя с ними не было, ведь ты готов повесить каждого, кто встанет на твоем пути.

— Может, и так, — упавшим голосом ответил Гэврилэ. — Может, и так… Сам за собой этого не замечал…

Митру подошел вплотную к старику и замахал кулаком у него перед носом.

— Что тебе здесь надо? Убирайся к твоему Лэдою, тебе с ним по пути. Уходи, пока я не всадил тебе пулю в брюхо. Было время, в старосты мы тебя звали и народ бы пошел за тобой. А теперь будь ты хоть ангелом, никто тебя не послушает. Жаден ты, Гэврилэ. Все теперь тебя раскусили. Добром говорю — уходи, пока цел.

— Господин директор… — умоляюще проговорил Гэврилэ. — Господин директор!

Джеордже смотрел в окно на улицу. Со всех концов к школе сходился народ.

— Вам в самом деле лучше уйти, — тихо и почти мягко проговорил он.

Гэврилэ растерянно огляделся, словно надеясь найти поддержку, участие, услышать доброе слово, но встретил лишь суровые, чужие глаза знакомых ему людей. Ему казалось, что ноги его вросли в землю, что кто-то тяжелый влез ему на плечи и давит к земле. Старик собрал все силы, чтобы не согнуться под этой тяжестью. Обернувшись к Эмилии, которая по-прежнему стояла в углу, он громко и отчетливо проговорил: