Юлий Крелин - Письмо сыну

А Олега всегда есть за что ругать. Он работник хороший, но не любит медицину, предпочитает технику. Гаечки, винтики, наркозный аппарат, приборы. С ними он может сидеть целыми днями, а если что-то не клеится, может остаться и на ночь. Как мы с больными. Впрочем, он и с больными остается на сутки, но ради аппарата — с большим удовольствием. Он много раз просил Наталью Филипповну, чтобы его сделали наркотизатором. Правильно — ему и не надо оперировать. Эта работа не для него.

Обход в палате он делает слишком долго. Потом возится с аппаратами. На операции времени почти не остается. А я между тем в операционной. В том числе и его больных оперирую. Он их с удовольствием мне отдает.

В палате он все делает правильно, обстоятельно. Но перед обходом почти стакан бехтеревки выпивает.

— Доктор, почему мне не поставили тряпку в живот, а вот ей — нас оперировали вместе, — ей поставили?

— У нее гнойный аппендицит. В животе гной. По этим тампонам гной оттекает из живота. А у вас был аппендицит без гноя.

— А вот она уже уходит домой, а мне все еще и пенициллин колют.

— Бывают воспалительные осложнения в ране. В них никто зачастую не виноват.

— Вы соседке моей разрешили ходить, а я до сих пор лежу. Можно мне тоже ходить?

— У вас же грыжа была! Ткани слабые. Рано встанете — опять грыжа будет… Этой больной вызовете невропатолога. Сотрясение мозга. Сегодня шестой день.

— Доктор, я хорошо себя чувствую. Можно ходить?

— С сотрясением мозга минимум десять дней лежать надо.

— Но у меня ничего не болит. Что вы меня зря лежать заставляете?

— Вы маляр, и я не буду давать вам советы, как лучше красить. Не понимаю. А вы в нашем деле тем более не понимаете.

Вступает в разговор еще одна больная:

— Мы здесь столько лежим, что теперь понимаем не меньше вашего.

Смешно, что говорит это она без улыбки. Еще смешнее — Олег начинает кипеть.

Нервы у него — бикфордовы шнуры. Иногда он пытается смягчить собственную напряженность — тогда пьет. И круг замыкается. Он с каждым годом становится все более напряженным. Это напряжение появилось давно. В 1940 году он окончил десятилетку и сдал экзамены в медицинский институт. А осенью он ушел в армию. В 1941 году под Вязьмой попал в окружение. Потом плен. Увезли в Германию, в лагерь для военнопленных. После освобождения из плена опять воевал. Потом медицинский институт. Потом уехал в Якутию. А после 1953 года вернулся, не знаю точно уж, в каком году.

Конечно, он немножко невропат. Но работа есть работа, и какое дело до этого главному врачу! И откуда знать это больным?

Обход продолжается.

Следующая больная спокойно улыбается. Чувствует себя хорошо. Олег тут же отходит.

— Можно мне пить томатный сок?

— Безусловно. Сделайте ей клизму. Сегодня снимем швы.

Дальше.

— Можно мне слабительное? Четыре дня стула не было.

— Мы в хирургии стараемся обходиться без слабительного. Предпочитаем клизму после операции.

— Я не люблю клизму. Я привыкла к пургену.

— Слабительное вам сейчас нельзя.

— Одну таблеточку, доктор.

— Ну давайте поторгуемся.

— Доктор, а мне домой можно?

— Лучше подождать пару дней. Увереннее пойдете.

— Здесь тяжело очень лежать. Я дома лежать буду.

— Насильно только в тюрьме держат. Я вам не советую.

— Доктор, а можете вы мне дать справку, что я нуждаюсь в постороннем уходе? Сын тогда из армии вернется.

— А вы нуждаетесь в постороннем уходе?

Следующая больная — желтая. Несмотря на полноту, черты лица немного заострившиеся.

— Так больно? А здесь, в больнице, рвота была? Здесь?

— Ой!

Красноречивый ответ.

— Все-таки придется вас оперировать. Камни в желчном пузыре у вас.

— Может, обойдется? Может, мне лучше съездить на курорт? Подлечиться. Диету строже соблюдать.

— Ну какой курорт? — Он вытащил из кармана камень, показал ей. — Вот такие в вашем пузыре. Нет у нас сейчас такого лекарства, чтобы камни эти уничтожить. Разве что царскую водку в пузырь влить.

— На курорте я окрепну, а то я сейчас сильно ослабела.

— Что же ждать, время терять? Вы просто себя хотите обмануть. Оттянуть время. Вам сейчас под шестьдесят. Будете старше. С годами ваше состояние не улучшается. Оперировать будет опаснее. Ну, подумайте. Мы вас не торопим, а насильно никто оперировать вас не будет.

Следующей больной можно выписываться.

— Будьте здоровы. Старайтесь к нам больше не попадать.

Его ругают за отсутствие санпросветработы в палатах. А это что же? Его обходы, его разговоры во время обходов — это, не санпросвет? Но это не специальные беседы для больных. За такую работу галочку в плане не поставишь.

Потом он дает наркоз. И старается этим ограничиться. Оперируют другие. Если бог не поможет — оперирует и он.

А после окончания работы начинается работа. Надо писать истории болезни. Он садится за стол и скрупулезно и подробно пишет все, что полагается. Мы не пишем все, что полагается. А он пишет. И ворчит при этом:

— Говорят: пишите короче. А чуть жалоба или того хуже — следствие, сразу лезут в истории болезни: как мы написали, все ли мы написали. И даже забывают существо жалобы или прегрешения. Нечего лицемерно призывать к коротким записям. Измените систему контроля. И глупые записи сами собой отпадут.

Ворчит он чаще всего в воздух. Ни к кому не обращаясь.

Пишет медленно и долго. Два дела одновременно он делать не может, да и не хочет. Надо закурить. Он встает. Аккуратно расправляет свой белоснежный накрахмаленный халат. Поправляет великолепно отглаженные брюки.

— Я стираю и глажу сам. В лагере всему научился. Вовсе я не считаю, что жена это сумеет сделать лучше.

Зажигает спичку о самый краешек коробка. К концу коробка обе чиркалки ровненько и полностью заштрихованы. Затем курит. Курит и думает.

Докурил. Можно продолжать работу.

Пишет.

Мы все давно уже кончили. Иногда я сажусь и помогаю ему писать.

— Олег Алексеевич! В изоляторе больной плохо!

Дописал все истории болезни его. А он еще там. Покурил. Он еще там. Пошел своих больных посмотрел. Он все еще там.

Пойду к нему.

В изоляторе бог знает что делается. Около больной капельница стоит. Из носа зонд торчит — желудок промывают. Плачущая сестра убирает клизму.

Сестра молодая. Только что пришла из училища. Еще ни к чему не привыкла. Загонял, наверное. Жить учит, работать. Теперь не дождешься его. Надо домой ехать одному. Вышел сказать, чтоб я не ждал. И сестра тут же вышла. Передохнуть.

— Тяжелая была. Я вином немного напоил. Сразу легче стало. Видишь, какая сейчас спокойная. Лежит. Блаженно улыбается. Теперь пойдет на улучшение. Я знаю.

(Как будто можно быть уж так уверенным!)

— А что с сестрой? Чего она у тебя плачет?