Юлий Крелин - Письмо сыну

Все идет на лад.

— Ты можешь руки свои убрать к… — Это Андрей мне.

— Андрей! Ты вяжешь или спишь? — Это Владлен.

— Может, заткнетесь!

Кто-то вдруг вздумал советы давать. Андрей шипит на кого-то и говорит нам:

— Самое интересное, что дураки удивительно разнообразны. Никогда не знаешь, что они выкинут.

Кто-то:

— Вы, ребята, героически работали.

Андрей:

— Без героизма было бы лучше.

— Да, если бы все было спокойно и нормально — не нужен никакой героизм.

Наши головы сомкнуты над раной, и мы что-то бормочем друг другу.

Когда ее перевозили в палату, мы шли рядом.

Жалко ее отпускать одну.

Ей, как и мне, 35 лет. Тяжело ей.

Может быть, и мне в 35 лет поздно начинать оперировать сердце? Очень страшно. Такая петрушка, как сегодня, бывает редко. Но уж если нарвешься! Кошмар! Это для более молодых! Или более привычных. Или равнодушных.

Впрочем, если втроем, тогда можно.

Не так страшно. Не так.

— Ну, а теперь что?

— Теперь жду, что будет дальше. Не выхожу из отделения.

— Шеф-то как?

— Стараюсь на глаза не попадаться.

Громадный, неправдоподобный рост. Такой большой человек должен быть только хорошим. Если при таких размерах да еще быть плохим, было бы нечто фантастически ужасное. У него хорошая, умная голова. И какие руки!.. Я всегда получаю удовольствие, глядя, как он оперирует. Большие, правильные руки. Они хоть и большие, но я не могу сказать — сильные. Хотя они наверняка сильные. Богом данный хирург. Такие, наверное, редко рождаются.

На третьем курсе он ловил на улице беспризорных собак и устраивал из папиной профессорской квартиры экспериментальную операционную и виварий. Собаке сделает укол (вначале он не знал, что собак после этого надо выгуливать), и она лежит, к столу привязанная, и бьет хвостом… И все летит на профессорские стены. Учился давать наркоз. Учился оперировать. Бедные родители!..

После института, где-то на селе, он уже оперировал так, как я мечтаю сейчас научиться. Попробуй заставь такого писать подробные, как у нас говорят, «для прокурора», истории болезни. Он, конечно, до сих пор пишет истории болезни так, что показать их начальству или студентам невозможно. Он слишком велик и широк для педантичных записей. Он и не ученый в привычном смысле слова, а просто Большой Хирург.

Теперь он мучается. Больной семьдесят пять лет. При таком возрасте решиться на операцию вообще трудно. А когда он увидел опухоль, занимающую весь желудок, стало ясно — оперировать нельзя. Все равно что стрелять в лоб. Но ни одного метастаза! В принципе технически опухоль удалима! Что делать?

Оперировать — почти наверняка убьешь.

Не оперировать — наверняка больная сама умрет, но… потом. Своими руками убить или приговорить? Что выбрать?

А все-таки оперировать — использовать оставшиеся полшанса. А вдруг выживет сейчас и будет жить потом?

Но может ли хирург, оперируя, рассчитывать на «вдруг»?

Скорее всего, она эту операцию не выдержит. Удалить весь желудок, а в этом случае еще и селезенку, сшивать кишку с пищеводом. Семьдесят пять лет. Кто нам, хирургам, дал право лишать человека последних трех — шести или бог знает скольких там месяцев жизни? Мало ли зачем человеку они понадобятся! Ведь последние!

Пойти на эту операцию — пойти почти на сознательное убийство.

Но не использовать хоть такусенький шанс!..

Реши-ка за несколько минут жизнь чужого когда-то тебе человека! Но поддайся жалости к человеку во время операции — и ничего для него не сделаешь. Жалость лишь туманит глаза врача. Жалость необходима людям, но не в ситуации врач — больной. Может, не делать? Пожалеть? Пусть поживет хоть сколько-нибудь. Вот так пожалеешь один раз, другой — так и будут они у тебя умирать. Сегодня, завтра или через полгода.

Слушается дело о жизни!

Банальная мысль: самое дорогое — это человеческая жизнь! Но ведь это не просто слова. Подумать только! Умереть! То есть не жить. Никогда не существовать. Ничего больше не знать. Не чувствовать. Это так же трудно осознать до конца нормальной мыслительной системой, как такие категории, как бог или Вселенная.

Решив и поняв, что оперировать эту больную, удалять ей весь желудок, невероятно опасно, он все же произвел радикальную операцию.

Он кончил ее в половине второго. Сейчас восемь часов. Как можно уйти сегодня из больницы? Но через час придет шеф со своим вечерним обходом тяжелых больных. Надо успеть убежать. Что можно сказать шефу? Он мудр. Шеф-то хорошо знает, что оперировать было нельзя. Скажи ему — убьет! У каждого своя точка зрения на право хирурга рисковать. Рискуешь больным, собой, отделением.

И мне поручено осторожно сказать правду.

И я же должен подать знак, когда можно будет вернуться к больной.

— Как дежурство? Все в порядке?

— Да ничего. Утомительно, когда никого не везут.

— Ха, утомительно! Молодежь. Ложись и отдыхай, коль спокойно пока.

— Да ведь покоя-то нет. Все ждешь чего-то. Ей-богу, я от операций меньше устаю, чем вот от такого ожидания. Всю ночь оперировать легче, чем слоняться и ждать.

— А как послеоперационные?

— Да тоже все спокойно. Только вот после сегодняшней операции Симонова требует наблюдения. Давление ничего. Мы ей кровь перелили. Впечатление, что она хорошо пойдет. Подождем четвертого дня.

— О чем ты говоришь? Там же пробная. Что ждать четвертого дня?

— Да там не было ни одного метастаза. И опухоль не так чтобы очень большая. Только вот к селезенке подходила.

— Ты что? Я же был в начале операции. Там же если делать, так тотальную! Да еще с селезенкой!

— Конечно. Но давление было хорошее. И вообще она ничего была.

— Так он что — сделал радикально?!

Глаза у шефа стали треугольными.

— Да она ничего, хорошая. Пойдем посмотрим. Там все в порядке.

По цензурным соображениям можно смело опустить дальнейшие детали нашего разговора. А больная была действительно ничего. Немного бледна. Переливают кровь. Рядом сидит дочь ее. И пульсишко ничего. А я-то при чем? Но молчу. Мне даже лестно.

Уходя, шеф сказал, что, если больная помрет, он запретит нам двоим оперировать в течение трех месяцев.

«Преступника» можно звать обратно. Опасность миновала. Отбой.

А дальше началась нервотряска. Первая ночь спокойна. На следующий день давление 80. Уколы. Лекарства. Кровь. Кровь. Бледность. Пульс больше ста. Может быть, кровотечение? Гемоглобин нормальный.