Юлий Крелин - Письмо сыну

— Знаешь, Тань, я не люблю тебя.

— Что?!

— Я понял сегодня, что не люблю тебя.

— Что?!

— Я понял сегодня, что не люблю тебя.

— Не понимаю. К чему ты?

— Вот что-то не хотелось мне приходить сегодня. Значит, не люблю.

— Это вовсе не значит.

— Нет, если бы я любил, я хотел бы прийти к тебе. А я хотел к ребятам пойти.

По-моему, она плакала. А может, нет. Я себя уже с ужасом слушал.

— Нет. Это не любовь. Я решил честно тебе сказать. Раз не люблю — надо честно сказать. Иначе это будет обман.

— Принеси мне завтра мои фотографии и кинь их в ящик почтовый. И уходи. Быстрее, быстрее…

— Я решил, Тань, что так будет честнее. Ведь иначе я обманываю тебя.

— Уходи быстрее. Я очень прошу тебя.

— Честность — ведь это главное. Правда, Тань? Ведь не должны же мы…

— Уходи, уходи, уходи быстрей!

Она говорила шепотом. Я встал и продолжал:

— Честность — ведь это главное. Правда, Тань? Мы ведь с тобой…

Я шел домой и любовался своей порядочностью. Что-то было еще в моем любовании.

Честность.

Ублюдочная честность. Какую подлую пулю я отлил из честности! Я использовал честность, как ростовщик вексель.

Поставил первую в моей жизни двойку. И кому! Ей!

А как я ее любил! Как я ее осторожно целовал.

Только вот мы часто ссорились. Из-за ребят.

Такие хорошие были ссоры…

Через несколько лет Таня подарила мне книгу и надпись сделала: «С благодарностью за полученный урок».

А урок-то, в конечном счете, мне, да только, может, уже поздно.

Я вспоминал все наши встречи, мы встречались после много раз. Я охотно с ней встречался. Радостно, но невыносимо предстать перед ней в роли спасителя!

Невыносимо!

Насколько легче быть виноватым: тебя бьют, ты терпишь, тебе легче. И вдруг все поломалось…

Все сначала. Как спокойны были безликие, светские встречи! Были встречи, и никаких воспоминаний.

Так было легко.

А теперь все начинай сначала.

Я опять вспоминаю нашу встречу, когда мы думали, что можем отмечать двадцатилетний юбилей (кстати, я потом подсчитал: оказалось, что в тот год было лишь девятнадцать лет, но это неважно).

Я помню, как мы встретились и расстались в последний раз перед сегодняшней ночью.

— Здравствуй, милый! Как я рада видеть тебя!

И я всегда рад ее видеть. Что бы она ни говорила.

— Ученый, ты жизнью доволен?

— Доволен.

— Ты доволен только собой или и жизнью?

— Жизнью.

— А ты что-то меньше самодоволен, чем раньше. Какой большой стал! Или толстый?

— Как у тебя-то дела?

— Да все так же. Работаем. Мама уехала отдыхать. Мы на даче. А вы все теперь такие недоступные! Важные стали. Кого ни встретишь. Одно и то же. Все ученые, даже те, что не ученые. Я все Витьку встречаю. Я вас все равно всех люблю. Очень хочу повидать вас.

— И мы, Таня.

Улыбка все ж у нее немножко снисходительная, пьедестальная.

— Ты ведь живешь напряженной интеллектуальной жизнью. Или тебе, наконец, надоело? Читаешь много, да?

— Много, да.

— Театр ты не любил. Редко ходил. И сейчас мало бываешь, да?

— Да.

— Дай мне твой новый адрес. Может, сообщить что-нибудь придется. Телефона ведь нет?

— Нет.

— Мне сюда. Звони. До свиданья.

— До свиданья, Тань.

Помню, после одна наша общая приятельница услужливо сказала мне, что во времена нашего расставания у Тани был горячий роман на факультете. Все не так трагично.

Трагично! Для кого?

Речь идет обо мне.

И все-таки я с самодовольной гордостью подвел ее к зеркалу после снятия швов. Я смотрел на нее победителем, она на меня через зеркало с ужасом. А может, с ненавистью. Не знаю как, но что бы я ни предполагал раньше, мы смотрели на дело рук моих так по-разному!..

— Кто там?

— Это я, Таня.

— А, заходи, дорогой, заходи! А я совсем здорова. Видишь, хожу без палочки и совсем не хромаю.

Она прошлась по коридору и вернулась обратно.

— Ну как?

— По-моему, даже походка прежняя.

— Ну конечно, по линии скромности у тебя прежняя недоработочка. И если мы выйдем на яркий свет, ты, конечно, скажешь, что на лице моем изъянов никаких?

— Я бы сказал, но не мне судить. Лично мне нравится.

— Ты моя прелесть! Вам, ученым, даже когда вы врачи, нужен объективный подход…

— Да, уж такие они, ученые, уроды.

— А что ж ты один пришел? Ни Витьки, ни Толи, ни жены?.. Ах да, ты навестил свою больную. У меня все прекрасно, доктор, все замечательно. Кофе хочешь?..

Мы идем вдоль забора. Прутья больничной решетки мелькают перед глазами, как кадры. И в голове у меня кадрами мелькает вчерашний день, вся вчерашняя операция.

Вот мы моем руки. Все трое. Хорошо, когда мы оперируем все вместе. Говорить мало что приходится. И так понимаем друг друга. Разве что ругаемся или говорим, так сказать, «на бытовые темы».

Больную привозят в операционную. Укладывают на столе.

Я ее видел, когда она поступала.

Расспрашивал ее, сиречь собирал анамнез, как говорят в медицине.

— Давно болеете?

— Года три.

— Что, суставы болели?

— Нет. Я почувствовала неожиданно. Ехала в райцентр на велосипеде. Я из Брянской области. И вдруг как задохнулась. С тех пор одышка…

— Это, наверное, совпадение. По-видимому, и раньше болели.

— Кто ж его знает…

— А на какой этаж можете подняться без одышки?

— Я не знаю. На горку подняться не могу — задыхаюсь. У нас этажей нет.

Потом я ее слушал.

Сердце должно стучать: туп-туп, туп-туп… А оно — туп-т… шш, туп-т… шш… Шум.

Мы ее сегодня не собирались оперировать. Еще только готовили. Но ночью дважды начинался отек легких. Дальше тянуть нельзя. И сегодня решили оперировать. Экстренные показания. Моемся и потихонечку переругиваемся. Андрей мне говорит, чтоб студенты, когда идут в операционную, снимали пиджаки, надевали халаты прямо на рубашки и засучивали рукава. Согласен! Шут с ними, с пиджаками. Там может быть шерсть, пыль под халатом, статическое электричество. Но зачем обязательно рукава засучивать? Засученные рукава — символ работы. А они стоят смотрят.

— Так надо! Студенты должны привыкать к порядку. Они должны выглядеть, как мы. Чтоб был определенный порядок.

— Но мы-то засучиваем рукава лишь для дела! А так ходим с опущенными. Они же это видят.

— Кончай свои идиотские рассуждения. Если все так обсуждать, порядка не будет никогда. Студенты должны выработать рефлекс, привычки. Без этого врач не получится. Тем более хирург. А твое либеральничанье приводит лишь к анархии.