Юлий Крелин - Письмо сыну

Капризная…

Через неделю после новогоднего вечера я ей позвонил и просил аудиенции. Мне назначено было свидание.

Опять тот же маршрут. На этот раз инициатива разговора у меня. Я хвастался. Я рассказывал про нашу компанию.

— Витька талантлив безмерно. Он хочет быть физиком. Пойдет в университет. Но чем бы он ни занимался, он всюду будет блестящ. Он очень умен и талантлив. А Толя, тот все колеблется. Через год школу кончать, а он все колеблется между историей и математикой. У него даже эти две привязанности некоторым образом сливаются. Он историю цифровую хорошо знает. Любую дату тебе скажет. Даты жизни, даты правлений, революций. И вообще он очень эрудирован.

— А Митька!..

— А Юрка!..

— Хвалишься ребятами. Про себя-то нечего рассказать?

Я никогда не был скромным. Я про себя рассказывал. Но тогда я этого не понимал, а сейчас понял — то была высшая слепая хитрость любви. (О первой любви можно говорить патетически.) Я исходил из принципа: «Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Я расскажу, кто мой друг, и она поймет, какой я.

А когда мы стояли уже на лестнице у входа в ее квартиру, я торжественно вынул два билета на «Золушку». Дом старый, и вход в квартиру отдельный, прямо с улицы открывается дверь в квартиру.

— Нет. Я не пойду.

— Почему?

— Не хочу.

— Ты ж хотела?

— А теперь не хочу.

А я думал: «Не хочет. Не хочет от меня брать билеты. Ей неприятно у меня брать билеты. Она же хотела пойти на «Золушку»!»

А теперь я думаю, что она не знала, наверно, как ей поступать дальше. Со мной идти вроде неудобно. Брать билеты и идти с кем-то — тоже.

А я об этом даже и не думал тогда. Если бы мне идти с ней? Это для меня тоже, наверно, тогда было невозможным.

— Нет, не пойду. Возьми билеты и иди сам. С Витькой, Толей, с кем хочешь…

И убежала. А я положил билеты на ступеньку и ушел, почти глотая слезы.

Она не хочет взять билеты, потому что я достал. Если бы я ей нравился, билеты она бы взяла. А я ей не нравлюсь. Что же мне делать? (Как будто в таких случаях надо что-то делать!)

С этого дня я стал вести дневник. В дневнике не было ничего, кроме описаний моего отношения к Тане. Таня. Танечка. Разными буквами, по горизонтали и по вертикали я писал ее имя, и это был сюжет на целую тетрадь. Чем больше я писал, тем больше я настраивал себя на любовь. Дневник меня заводил. До дневника все это было проблематично и гипотетично.

Через неделю писания дневника я уже все называл своими именами: «Я люблю ее. Она меня не любит. Я не знаю, что делать!» И так далее.

Я ходил с ребятами под ее окнами. Я все знал через других девочек. Она была на «Золушке». И мне становилось легче.

Все шло в дневник. Дневник начинал приобретать мистическую силу. Только напишешь слово в виде очень осторожного предположения, и оно возвращается к тебе — так оно и есть на самом деле.

У меня всегда так. Если я совру, то это остается просто враньем. А если я напишу вранье, то уже на половине фразы я твердо убежден, что так оно и есть.

Я и мой дневник оказались в положении всадника и лошади. Чем сильнее сжимаешь бока у лошади, тем сильнее она несет. Чем сильнее она несет, тем сильнее от страха сжимаешь бока лошади, тем больше впиваются шпоры.

Чем это может кончиться?

А в дневнике запись: «Она любит кого-то другого. Неужели это…» Дальше начинались разнообразные предположения.

Я пытался ее встретить случайно… Это мы называли «методом случайных встреч», опровергая точку зрения крупных писателей и философов: «Случайность тем и случайность, что ее нельзя предусмотреть». Можно было, конечно, позвонить, но я считал, что мы в глубоком разладе. Можно было встретить только «случайно».

В апреле «метод сработал», и я ее встретил.

— А, как я тебя давно не видала! Почему ты не звонил? Я хотела тебя поблагодарить за «Золушку». Мы с мамой ходили.

Она всегда была очень светской. Это было великолепно: «Спасибо. Я с мамой ходила. Отчего ты не звонил?» Тогда я еще не воспринимал светскость как красивый трюизм. Но истина общеизвестная всегда будет привлекательна, потому что понятна всем. А красиво сказанная привлекательна вдвойне. Я был очарован беседой при этой «случайной» встрече.

В дневнике я потом писал: «С мамой. С мамой? А может, не с мамой? А может, даже не с подругой?» Если бы не дневник, мне и в голову такое не пришло никогда.

А ну дай шпоры!

— Приходи ко мне. Ну хоть завтра. Сегодня я занята. Придешь?

В тот день, до самого завтра, я ничего не придумывал в своем дневнике.

Я ждал завтра.

А дома у нее мать мне сказала:

— Ты не обращай на нее внимания… Неприлично она с билетами поступила. Даже спасибо не сказала.

— Да это я хотел благодарить, что взяла билеты и на эти билеты в театр пошла.

— Капризная, думаете?

— А кто ж ее знает…

Я посчитал пульс — он был вполне сносным. Сам померил давление — оно было нормальным.

— Ты что занялся, нам не доверяешь?

— Нет. Просто писать историю неохота, а заняться чем-нибудь надо.

— Иди, иди пиши! А то всю ночь придется заниматься писательством.

— Ночь все равно пропала. Раз вы ее не берете в реанимацию и она будет у нас в отделении, значит, мне придется сидеть и смотреть за ней.

— Зачем? Все в порядке. Пусть лежит и спит.

— «Зачем, зачем»! А затем. К больному человеку надо подходить как настоящие врачи, а не как ученые к объекту исследования или проезжие путешественники к разным диковинкам.

— Что с тобой, старик? Ты читаешь лекцию студентам или работаешь?

— Да так, я вспомнил, ребята, ерунду какую-то… Устал, наверное.

А потом мы встретились с ней, когда уже и я был женат. У меня была дочь.

— Здравствуй, дорогой. Как я рада тебя видеть. Почему никогда не зайдешь к нам? Ну ты, конечно, доволен всем? Хорошо работаешь… Мы приехали недавно из Финляндии. Это так интересно… В прошлом году мы были в Австралии… Вы совершенно зря не ездите никуда. Это так интересно! И главное, это надо. Столько узнаёшь! А почему ты действительно не ездишь?

— Да денег нет.

— Ну, это уже глупость! Ведь книги ты покупаешь. Это так же нужно. В конце концов, деньги можно одолжить. Мы-то очень много работаем.

— А из чего отдавать? Я пока буду как Жюль Верн: говорят, он сидел дома, а знал, что делается на всем шарике. Вот подожди, Тань, стану я знаменитым врачом, будут ко мне приезжать из Финляндии лечиться и из разных городов с красивыми названиями, вот тогда я и буду ездить.

— Ну ладно, а как вообще твоя жизнь? Жена все там же работает? Она мне очень понравилась.

— Жизнь моя нормальная. Работает там же. Она мне тоже понравилась.

Похохотали немножко.

— Она довольна работой?

— Нет. Скучно ей на этой работе.