Юлий Крелин - Письмо сыну

— Какой же вред, когда больная все равно умирала?

— Мы ей делали все, что надо. А сквозь них даже не пробьешься к ней.

— Так нельзя, Света. Нельзя родственников отправлять домой, когда человек вот-вот умрет. Это просто негуманно.

— Главный врач категорически требует выполнения больничных правил. Ночевать в отделении родственникам нельзя.

Откуда у этой чудесной девочки такая жесткость? Может, даже жестокость? Из каких времен?

— Нельзя все так регламентировать, Света. Живые люди — не винтики… Позови, пожалуйста, родственников в ординаторскую.

Муж худой, в отличие от сына. Глаза тревожные. Дочь спокойна, величава. Строга и серьезна.

— Ну, как вы решили? Надо начинать операцию. А ее готовить к наркозу.

— Нет, доктор. Так что согласия на операцию мы дать не можем. Сердце не выдержит.

— Но желчный пузырь уже не выдержал! Она же умрет!

— Нет, доктор. Нельзя ее оперировать — не выдержит. Сын скажет, что мать мне не дорога, вот я и дал согласие.

— Но как же можно так! Вы поймите! Желчь из пузыря разольется по всему животу. Начнется желчный перитонит, воспаление брюшины. Брюшина по поверхности больше, чем кожа. Если кожа вся воспалится, человек умрет. А здесь этой поверхности еще больше. Если желчь разольется, спасти ее будет очень трудно. А может быть, и невозможно. Сердце у нее сейчас лучше. Терапевты считают, что боли в сердце от живота. Нельзя ее оставлять так, на произвол судьбы. Все, что можно было сделать без операции, мы сделали. Дальше ждать нельзя. Операция сейчас необходима. Ей грозит смерть.

— Нет, доктор. Вы ее не оперируйте. Завтра придет сын к вам, с ним поговорите.

— Завтра, если для нее будет завтра! Состояние ее много хуже будет!

— Нет, доктор. Согласия на операцию мы не даем.

— Ну хорошо. Подумайте, в какое вы нас ставите положение! Если станет совсем плохо? Мы же теперь и в будущем лишены возможности ее оперировать.

— И не надо, доктор.

— Тогда, если вы понимаете всю меру ответственности, которую на себя берете, пойдемте и распишитесь в истории болезни, что категорически возражаете против операции.

(Может, это на них подействует. Часто, когда мы начинаем просить расписку, и больные и родственники на это не решаются и начинают думать серьезно. Велик еще страх перед бумажкой у нас. Но, в конце концов, о чем они думают? Какая-то нелепость! Вторая половина двадцатого века, а я на расписку рассчитываю.)

В дискуссию вступает дочь:

— А зачем давать расписку? Если вы будете ее оперировать и она умрет под ножом или от ножа (грамотно говорит!), вам же все равно придется отвечать.

— ?!

Ну и ну! Ничего себе гуси! Как же ее теперь оперировать?

— Видите ли, я действительно отвечаю за ее жизнь. И если я настаиваю на операции, так это потому, что я отвечаю. Но отвечать надо за дело. А вы обрекаете на бездействие! Надо сделать все! И за действия свои отвечать. А просто ждать? Чет или нечет? Выживет или не выживет? В конце концов, в первую очередь должна решать сама больная. Пойдемте к ней. Если она откажется, тогда другое дело. А вы распишетесь в отказе. Я сейчас сниму операционный халат и выйду к вам.

Снял халат.

Вымыл руки.

Вытер.

Дал две минуты им. Пусть придут в себя и подумают.

— Света, а где же ее родственники?

— А они ушли.

Вот тебе и Света! Все равно что упустить больного.

— Пойдем в палату. Может, они там?

И в палате нет.

— Где же ваши родственники?

— А они сейчас попрощались и ушли.

— А как же нам с вами быть?

— Я не буду оперироваться. Не разрешили они. Да и я сама думаю: лежу я здесь, не лечите вы меня. Вы вот полечите как следует. А под нож я всегда успею.

— Останься, Света, здесь. Поговори с больной. Я пойду других оперировать.

А утром родственники увезли ее из больницы. Может, действительно не хотели оперировать? А может, не доверяли нам, увезли в другую больницу?

Пьяный дурак. Надо же такое придумать! Кидаться на машины. Он их пугал! И попал-то всего лишь под «Запорожец». Нам работы на всю ночь. Перелом таза. Разрыв печени. Разрыв селезенки. Аппендикс оторвался. Кусок кишки оторвался. Мочевой пузырь разорвался. Конечно, шок! Как медленно вагон ползет. Если б мы так же оперировали. Ко сну клонит. Ночью не удалось совсем поспать. Все-таки мы ему многое успели сделать. И откуда у него столько сил! Довольно трудно было его удержать, пока не дали наркоз. Дурацкая вещь — пьянство. Из меня так и прут трюизмы. Трюизмы! Помню, когда я впервые услышал это слово. На третьем курсе, мы в «балду» играли. Мы на лекциях часто во что-нибудь играли. А еще спать иногда хотелось. Как сейчас. Но сейчас-то понятно. Его привезли часов в одиннадцать. А под «Запорожец» он влез после футбола. Между девятью и десятью. Знать бы, можно днем бы поспать. Больных совсем не было. Вперед наспишься. И не напьешься. И не наешься… Я, кажется, в метро засыпаю. Почему так не бывает, чтоб от усталости и вдруг заснуть во время операции? Или просто возясь с больным. Нет, такие случаи бывают. Рассказывали. Он в деревне тогда работал. Несколько суток подряд не спал. Так вот как-то больные шли и шли, их ведь не запланируешь. На третьи сутки привезли больную, уже забыл с чем. Надо было живот выслушивать. Трубку он где-то забыл, стал слушать ухом и заснул. Смех, конечно! Но как он устал! Устал. Я опять засыпаю. Головой, что ли, помотать? А мы удачно справились с операцией: всего три с половиной часа. Если бы дольше, мог бы во время операции умереть. Печень зашили. Селезенку убрали. Аппендикс убрали. Кусок кишки убрали. Одну дыру в мочевом пузыре зашили. В другую — трубку вставили. А сколько крови в него влили! И в вену. И в артерию. Живуч человек. Жаль только, я не сделал блокады.

Мне выходить. Старая станция «Арбатская». С детства помню. Открыли в день рождения. Подарок мне. Я только так и воспринимал. А потом долго была закрыта. Выставки цветов были. Выставка игрушек. На ходу засыпаю. Эта лестница почему-то трудная. И идти лень. Постоять, что ли? Поглазеть бы на что-нибудь. Что это? Клубы дыма? Нет. Не то что-то. Уже сумерки. Ночью все кошки серы. И видно плохо. Какая громада… Без крыши. И стены не стены. А по углам стоят злобные, настороженные. Четыре штуки. С четырех сторон накинулись. С четырех углов. То у одного, то у другого шея как бы вытягивается и повисает бессильно вниз. Головки массивные. Большие и одновременно маленькие. Безмозглые. Покачает шеей и с силой бьет. Прямо в дом. Стена колеблется. Еще несколько ударов. Так вот. Ну еще… Отвалился кусок. На месте топчутся. Опять шею вытягивают. Голова мотается. Похоже на ту машину в больничном дворе.