Коллектив авторов - От сердца к сердцу

— Хорошо, — потерялся её ответ в потоке наставлений.

— Я смотрю прогноз: у тебя там дождь. Но ты зонт не бери. Не надо. Он тут не нужен! Куртку одевай и прыгай в такси!

— Хорошо, — ответила она коротко и спокойно в очередной раз.

— Всё. Пока. Жду.

— Пока. — ответила Ольга в пустоту, поскольку не успела вписаться в динамику его темпа.

Выдохнув, она сменила позу на удобную.

Ольга знала, как часто у него не хватало терпения на её несовершенные фидбэки и комментарии.

Вот и в этот раз: он просто не стал дожидаться ответа.

Да… — подумала она, — многое из того, что когда-то показалось бы странным, незаметно укоренилось.

Сложилось так, что Его суждения это то, с чем не спорят; это то, что правильно; то, что должно быть «именно так».

Только Его видение подсвечивалось нимбом истины.

Казалось, в душе ее, неуклюже переворачиваются крупные геометрические фигуры и никак не могут найти оптимального положения.

Что-то царапало и скрежетало.

То ли это от того, что главный разговор еще предстоял, то ли от того, что последнее её слово было символично упущено…

Ольга старалась разобраться в ощущениях.

«А какая разница? — спросила она себя отодвигая смартфон… — если глобально — никакой…»

На берегу Атлантического океана суждение о том, что «правильно только так, как говорит Он» воспринималось нелепо.

Ольга привычно обхватила коленки и закрылась от прошлого.

Она не была волнорезом, но неделю назад проявилось в ней нечто каменное, потому и телефонный разговор вела она не из дождливого Киева.

Здесь, на краю земли, на песчаном берегу безграничного пляжа наблюдала она, как издалека белогривые волны несут к берегу начинающих серфингистов.

Было приятно смотреть на тех, кто долго удерживался на плаву; отрадно было и за тех, кто после неудачной попытки с восторженным азартом, устремлялся в сторону горизонта, чтобы поймать новую волну.

Подпись к этой фотографии должна состоять из одной фразы: «Я сказала „да“». Но «да» я не сказала.

Иногда мне говорят, что моя жизнь похожа на кино. Мне так не кажется — всё банально. Есть только один сюжет, за которым мне самой нравится наблюдать. Это главное кино моей жизни.

Мне сорок лет, и я одинокая женщина. Я всегда была одинокой. Я переживала редкие периоды недолгих отношений с мужчинами, но отношений, которые я считала бы важными для себя, не случилось. Кроме…

Я отчетливо помню день, когда все началось.

Минск, весна, общежитие. Вечеринка по неважно какому поводу. Разве весна — не достаточный повод? Всё происходило по-студенчески весело, легкомысленно и беззаботно, и ничто не предвещало такой серьёзности этой истории.

Большой дискотечный зал общежития — шестой этаж, направо от лифта, первая дверь. В зале большие окна. Странно. Танцевальный зал с окнами. Формат студенческих дискотек требовал темноты и резких вспышек неонового цвета. А здесь — большие окна, впускающие в зал тусклый сумеречный свет. Я смотрела в темноту стекла — там рождалась весна. И набухшие, вот-вот готовые взорваться, почки деревьев в прохладном свете уличных фонарей можно если не рассмотреть, то почувствовать даже с шестого этажа. Я смотрела в окно, в отражении стекла пульсировал нечеткий контур танцующих людей. Как кардиограмма. Слишком живая, бьющая энергией молодости. Ритм музыки — как удары сердца.

«Наша встреча случайна, не случаен финал,» — звонкий голос певицы проникал не в уши, а в сердце, басы песни можно почувствовать всем телом, а ударные особенно старательно давили на барабанные перепонки.

— Ты танцуешь? — раздался голос за моей спиной. Я не спешила повернуться. Мне понравился голос. Мягкие звуки и твердая интонация. Я боялась смотреть на него. Нет, это не робость и стеснение. Скорее страх разочарования. Я отчаянно хотела, чтобы он выглядел так же привлекательно, как и его голос. Обернулась и увидела его глаза — счастливые, изумленные, рыжевато-зеленые. Мне тогда стало радостно и спокойно.

Сначала мы танцевали, неловко касаясь друг друга. Я чувствовала его руку на своей спине, иногда прислонялась виском к его плечу, пальцы наших рук переплетались. Большой палец его руки уверенно нарисовал прямую линию от моего запястья до кончика ногтя большого пальца, под легким нажатием мой палец согнулся, оказался в центре ладони, потом он мягко сложил мои пальцы в кулак, накрыл своей ладонью, и вот тогда я поняла, что попала в надежные руки. Мы танцевали медленный танец, не обращая внимания ни на ритм музыки, ни на паузы между мелодиями. Он что-то спросил — я не услышала слов, мои волосы, вздрагивая от его дыхания, щекотали ухо — посмотрела ему в глаза, мягко улыбнулась, покачала головой из стороны в сторону. Он понял, что я не услышала, уверенно взял меня за руку и вывел из зала.

Мы гуляли до утра. Зябкий ночной воздух весны. Несмелый рассвет, словно солнце не хотело, но было вынуждено закончить эту ночь. И наглые громкие птицы, которых словно включило солнце. Утром я вернулась домой, принесла с собой абсолютное «хорошо» и мне казалось, что это навсегда.

До него моя жизнь проходила в формате «универ-общага и к родителям на выходных». Я не знала, что можно по-другому. Я не знала, что музеи — это интересно. Искусство — это слишком много. Это можно читать, это можно смотреть, об этом можно думать, через это можно менять жизнь. Когда он впервые привел меня в музей, я не совсем понимала, что происходит. Все предыдущие парни, ухаживая за мной, водили меня в кафе — напоить-накормить-попытаться спать уложить. Что за свидание может быть в музее? Тем более в художественном.

Художественный музей того времени — это пространство, отчаянно нуждающееся в ремонте. В гардеробе в обмен на наши пальто выдали номерки. Номерок — когда-то белая трапеция из твердого пластика с рельефными цифрами, заполненными яркой краской — имел форму неправильного круга, искаженного по всем сторонам; как в тощей старушке можно угадать былую красавицу, так глядя на серый неуютный цвет номерка можно было понять, что когда-то он был белым; от ярких цифр осталась лишь рельефность — цифру надежнее определять на ощупь, чем на взгляд. Весь музей производил такое же впечатление, как этот номерок из гардероба. Настороженные взгляды угрюмых бабушек с вязальными спицами в руках в каждом зале, лишь усиливали общее грустное впечатление. Но искусство было настоящим. Искусство и мои чувства к нему — это было подлинным.

По тому, как он перемещался по музею, стало понятно, что этот маршрут ему знаком. Он переходил от картины к картине, где-то останавливался надолго, мимо каких-то произведений проходил, бросив лишь быстрый взгляд. А я рассеянно семенила рядом, четко повторяя его маршрут и его скорость. Иногда он рассказывал что-то, обращая внимание на детали, приводя какие-то важные факты из биографии художника. Он рассказывал про «Неравный брак» Пукирева, и о том, что в детстве папа ему подробно описал сюжет и ту драму, которую он, будучи юным школьником, не смог рассмотреть в элементах картины. Я внимательно слушала и напряженно молчала. Я чувствовала, что он в своем мире, а я случайно здесь оказалась.