Карл Кнаусгорд - Детство

— Хорошо лежать на животе и смотреть такие картинки, — сказал я.

— Ха-ха-ха! — захохотал он. — Значит, тебе нравится тереться, лежа на животе.

— Да, — сказал я.

— Еще бы! — сказал он.

— Но мне пора. Если хотите, можете оставить журналы себе. Я уже насмотрелся.

— Ты разрешаешь? — обрадовался Гейр.

— Да на здоровье!

Он защелкнул подножку велосипеда, поднял руку и стал подниматься в гору, ведя велосипед за середину руля. Казалось, что он ведет домашнее животное.

Когда мы через час расставались с Гейром перед нашим домом, мы даже не обсуждали, кому взять журналы, обоим было ясно без слов, что спрятать их должен он.

Мамина пицца всегда была толстая, с высокими бортиками, так что начинка из мясного фарша, лука, помидоров, шампиньонов, паприки и сыра выглядела как долина, со всех сторон окруженная горной цепью. Мы сидели за столом в гостиной, как у нас было заведено по субботам. Есть перед телевизором у нас в семье было чем-то немыслимым. Папа отрезал и положил мне на тарелку кусок, я налил в стакан колы из литровой бутылки, на которой вместо наклеенной этикетки, как на некоторых других, прямо по зеленоватому стеклу было написано белыми буквами «Кока-кола». Пепси-кола в Сёрланне не продавалась, ее я пробовал только на Кубке Норвегии, и это, наряду с метро и завтраком, во время которого можно было брать сколько хочешь кукурузных хлопьев, было одним из главных плюсов турнира.

Когда мы доели пиццу, папа спросил, не хотим ли мы поиграть в новую игру.

Мы согласились.

Мама убрала со стола, папа принес из своего кабинета блокнот и четыре ручки.

— Поиграешь с нами тоже, Сиссель? — крикнул он маме на кухню, где она мыла посуду.

— С удовольствием, — ответила мама и пришла к нам. На локте и на одном виске у нее белели брызги мыльной пены. — А во что играем? В ятцы?

— Нет, — сказал папа. — Каждый получает листок и пишет на нем «страна, город, река, море, озеро и гора». Всего шесть колонок. Затем берем какую-нибудь букву и за три минуты вписываем названия на эту букву.

В эту игру мы еще не играли. Звучало увлекательно.

— А приз победителю? — поинтересовался Ингве.

— Только честь и слава, — улыбнулся папа. — Победитель объявляется чемпионом семьи.

— Вы начинайте, — сказала мама, — а я пойду заварю нам чаю.

— Сделаем пробный заход, — сказал папа. — А потом, когда ты придешь, начнем уже по-настоящему.

Он посмотрел на нас.

— Эм, — сказал он. — Значит, на букву «М». Готовы?

— Да, — сказал Ингве. Он уже начал писать, заслоняя листок рукой.

— Да, — сказал я.

«Монблан» написал я в графу «гора», «Мандал, Морристаун, Мьёндал, Молде, Мальмё, Метрополия и Мюнхен» — в графу «город». Моря я не придумал, реки тоже. Оставалась страна. Есть ли вообще какая-нибудь страна на букву «М»? Мысленно я перебрал все страны, какие знал, — ничего. А Муэльв — это что? Река или не река? Му в Ране — это точно город. Междуречье? Вспомнил — Миссисипи!

— Все — время! — сказал папа.

Одного взгляда на их листы хватило, чтобы понять: они написали больше.

— Ну, читай, Карл Уве, что у тебя, — сказал папа.

Когда я дошел до Морристауна, папа и Ингве стали смеяться.

— Что вы смеетесь надо мной! — сказал я.

— Морристаун существует только в «Фантоме», — сказал Ингве. — А ты думал, что такой город есть на самом деле?

— Да! Ну и что? Вот Сала же работает в здании ООН в Нью-Йорке, и Нью-Йорк есть на самом деле. Почему же не быть и Морристауну?

— Хороший ответ, Карл Уве, — сказал папа. — За него тебе пол-очка.

Я скорчил Ингве рожу, тот иронически усмехнулся.

— А вот и чай, — сказала мама.

Мы пошли на кухню, достали каждый свою чашку. Я налил себе молока и насыпал сахара.

— Теперь играем по-настоящему, — сказал папа. — Возьмем три буквы. Как раз хватит до отбоя.

Как оказалось, мама знала названий немногим больше моего, а может быть, она так серьезно не сосредоточивалась на задании, как папа и Ингве. Для меня так было даже лучше, получалось, что мы с мамой вдвоем против Ингве и папы.

После того как папа посчитал, кто сколько очков заработал на первом круге, мама сказала, что поменяла фамилию.

Я весь похолодел.

— Так ты теперь не Кнаусгор? — сказал я, глядя на нее с раскрытым ртом. — Разве ты не наша мама?

Она улыбнулась:

— Конечно, я ваша мама! И всегда ею останусь.

— Но зачем ты это сделала? Почему ты не хочешь носить ту же фамилию, что мы?

— Понимаешь, я от рождения всегда была Сиссель Хатлёй. Это моя настоящая фамилия. А Кнаусгор — папина. Ну, и ваша.

— Вы разводитесь?

Мама и папа дружно заулыбались.

— Нет, мы не разводимся, — сказала мама. — Просто у нас будут разные фамилии.

— К сожалению, это имеет одно неприятное последствие, — сказал папа. — Дело в том, что теперь нам нельзя будет встречаться с кристиансаннскими бабушкой и дедушкой. Они недовольны, что ваша мама поменяла фамилию, и не хотят нас больше видеть.

Я посмотрел на него:

— Ну а на Рождество?

Папа покачал головой.

Я разревелся.

— И нечего тут реветь, Карл Уве, — сказал папа. — Это потом пройдет. Сейчас они сердятся. А потом перестанут.

Я рывком отодвинул стул, вскочил и убежал к себе в комнату. Закрыв дверь, я услышал, что кто-то идет за мной. Я лег на кровать и, зарывшись головой в подушку, громко зарыдал, слезы лились ручьем; никогда еще я не плакал так сильно.

— Ну что ты, Карл Уве, — раздался за спиной голос папы. Он присел ко мне на кровать. — Стоит ли так из-за этого расстраиваться? Неужели тебе до того хорошо у бабушки с дедушкой?

— Да, — выкрикнул я, не отрывая лица от подушки и корчась от судорожных рыданий.

— Подумай, они же не желают видеть твою маму, так много ли радости тебе с ними встречаться? Ты понимаешь, что это значит? Они не желают нас видеть.

— Зачем она поменяла фамилию?! — воскликнул я.

— Но ведь эта фамилия была у нее раньше, — сказал папа. — И она захотела ее вернуть. Этого никто не может ей запретить — ни ты, ни я, ни бабушка с дедушкой. Не так ли?

Он немного подержал руку у меня на плече. Затем встал и ушел.

Наплакавшись, я взял подаренную мамой книжку и стал читать дальше. Краем сознания я отмечал, как Ингве зашел к себе и лег спать, как в гостиной закрылась раздвижная дверь и что там заиграла музыка, но не задерживал на этом внимания, с первого же предложения я окунулся в книгу и погружался в нее все глубже и глубже. Главный герой Гед — мальчик, живущий на острове, обладал необычными способностями, и, когда это обнаружилось, его отдали в школу волшебников. Там его необычайный дар раскрылся в полную силу, и однажды, желая похвастаться перед другими, он так занесся в своей гордыне, что открыл портал в потусторонний мир, подземное царство смерти, и нечаянно выпустил в человеческий мир некую тень. Гед едва не умер — с тех пор на нем лежала неизгладимая печать, долгие годы он слабел и терял силы, и тень постоянно преследовала его. Спасаясь от нее, Гед поселился в глуши и скрылся в безвестности, отказался от всех честолюбивых планов, он понял, что жалкое колдовство, которым он занимался раньше, — это пустые забавы и фокусы, что существует другая магия, связанная живыми нитями со всем сущим, и настоящая задача волшебников состоит в том, чтобы поддерживать в нем гармонию. Все явления и создания имеют свое имя, соответствующее их сущности, и только знание истинного имени предметов и живых существ позволяло властвовать над ними. Геду дана была эта власть, но он о ней не знал, потому что каждое заклинание, каждое применение колдовства нарушало эту гармонию, отчего что-то могло измениться в другом месте для другой вещи, и это вызывало непредсказуемые последствия. Поэтому жители деревни, в которой он поселился, решили, что он плохой волшебник, ведь он отказывался делать даже самые простенькие фокусы, которыми зарабатывали на жизнь обыкновенные деревенские колдуны. Он был молод, лицо его, рассеченное большим шрамом, носило строгое выражение, люди замечали, что он плохо переносит холод, но когда речь шла о чем-то действительно важном и это требовало от него применить свои способности, он делал это без колебаний. Так случилось, когда у него на глазах умер ребенок. Он последовал за ним в царство мертвых и вернул его на землю, хотя делать это не полагалось и представляло большую опасность, потому что если уж говорить о сохранении баланса, то ничего нет опаснее, чем нарушить баланс жизни и смерти. Он сам чуть не умер. Деревенские жители впервые увидели, что он за человек. Но тут тень, от которой он спасся бегством и которая с тех пор носилась по свету в поисках Геда, узнала, где он скрывается, потому что каждый раз, как он применял свою силу, она это замечала. И вот тень подобралась совсем близко. Ему снова надо было бежать. И он сел в лодку и уплыл мимо островов в открытое море далеко-далеко. Тень настигала его все ближе и ближе. После долгого противоборства, в котором Гед не раз оказывался на грани жизни и смерти, наступило последнее, великое противостояние. Гед все время старался узнать имя тени. Он изучал труды, где описывались создания древнейших времен, но тщетно, это создание оставалось неизвестным и безымянным. И вдруг он понял. Среди открытого моря, один в лодке, которую вот-вот настигнет тень, он вдруг догадался. Тень звали Гед. Тень носила его имя. Тенью был он сам.