Мастер Чэнь - Девушка пела в церковном хоре [litres]

И она это делала отлично, вздохнул я.

Да, так можно заметить какие-то мелкие факты, о которых человек проговаривается, да что там – раскрывает душу на подушке, и сравнить их с жесткими фактами, которые она могла получить да хоть на борту «Суворова», по шифросвязи. И постепенно понимает, что Люцифер из меня не самый лучший.

Тут я вздохнул снова.

А далее она прочно, и надолго, берет под опеку Илью, и опека эта остается с ним до конца. Тут уже можно понять, что Люцифера она нашла.

Понимал ли это сам Илья? Боюсь, что он долго подозревал не ее, а вот как раз меня. Конечно, прекрасна моя версия того, что он лишь хотел вывести меня из игры. Но говорит за нее только одно – что он отдал мне свой револьвер. Так ведь и что с того, толку от револьвера в моих руках никакого, и он это знал.

А затем, получается, Рузская допускает роковую ошибку – идет в каюту к Илье для окончательного разговора, достает свой маленький браунинг…

Рузская – и допускает ошибку? Я же знал, что это ерунда. Я же знал, что все было куда хуже. Но может быть…

Она была великолепна, прозвучал у меня в голове голос Дружинина. Да и зачем мне Дружинин, будто я сам не помню, какой она была.

Стоп и еще раз стоп. Что-то в моей дедукции было не так с самого начала. Еще раз: чтобы не дать похитить золото, она должна была найти ключевого в этой истории человека… И это очевидно…

Но этот дедукционный корабль у меня в тот момент так и не показался из-за линии горизонта, там возник ненадолго только бледный отсвет его огней, как далекий город или пожар.

Ну а теперь факты, которые пока плохо вписываются в общую картину. Их вроде бы и немного, но – что делал Федор Шкура на берегу, у моря, беседуя с Лебедевым? Что там сказал наш командир: была конфиденциальная беседа с одним из членов команды, который ушел расстроенный. И мало ли чем мог Лебедев расстроить матроса; ничего особенного, кроме одного – разговор их был не на борту, а на земле.

Кто такой Федор Шкура на самом деле и какую тут сыграл роль – это хороший вопрос. И его придется решать.

А кто такой этот матрос с недобрыми серыми глазами, который обещал, что если что, то в обиду не дадим? Почему обещал? Потому что «вы нужный человек, вы к нам еще приходите потом».

Понимай, как хочешь. А неприятные глаза – это еще не преступление.

И еще странный факт: смерть матроса-баталера с нашего крейсера ровно накануне бунта. Тело нашли в лодке у берега, но, по другим данным, он утонул. Хотя мало ли по каким причинам человек мог погибнуть.

Что-то из таких неприкаянных фактов может вывести к цели – к этой странной прокламации, которая почти прямым текстом говорит матросам: бунт сорвался, но он готовится заново. И как это может быть, если Люцифера больше нет? Кто тогда берет его дело в свои руки?

В итоге мне предстоит разговор со Шкурой и еще выяснение подробностей насчет баталера. Нужен Дружинин.

Сколько у нас времени, вот вопрос. Если мы выйдем в открытое море – а выйдем же мы туда рано или поздно – то эскадра теряет связь с берегом, превращается в неторопливо движущийся изолированный архипелаг… И тогда связь даже с флагманом почти невозможна – не поднимать же на мачтах все эти цветные штуки, которые читать может кто угодно, и прежде всего Федор Шкура.

Архипелаг! Остров! Вот оно.

И я схватил карандаш, быстро покрывая бумагу набросками.

«Когда мой очерк дойдет до читателя, читатель уже будет знать, что с эскадрой произошло за эти недели. Пошла ли она обратно к Европе, двинулась ли туда, куда и собиралась. Встретилась ли с японским флотом, и что это была за встреча».

Карандаш сломался, но их у меня сколько угодно, в бархатном футляре.

«Но даже зная, что произошло, читатель может и должен хоть на мгновение задуматься о мистичности, о грандиозности этой ситуации: четырнадцать тысяч русских на сорока пяти уже кораблях, затерянные в океане. Затерянные в космосе Вселенной, в жуткой пустоте, между все равно что несуществующих островов и берегов».

Я бросил взгляд на далекие, увенчанные кисточками соломинки пальмовых стволов на берегу: для нас-то они более чем существуют, они стали единственной реальностью в этом мире. Не забыть вписать.

«И что это, как не символистская миниатюра великой страны, зависшей между эпохами, между тоскливым прошлым и грандиозным будущим? И что здесь, на эскадре, если не фрагмент нашего бурлящего общества – а оно бурлит и здесь, и волны этой бури катятся в море и растворяются там, в великой пустоте».

Допрос Дружинина прошел хорошо, хотя без особых результатов. Он попросту ничего не знал, бедняга. Охранял золото.

Это было так:

– Инженер Дружинин, пива не желаете ли?

Мрачная пауза. Да, он желает – видимо, давно и остро. И первое, что говорит, еще до моих вопросов:

– Так и гуляете с револьвером у пояса?

Я и вправду сидел под тентом на веранде, закинув босую ногу на ногу, с перепелкинским подарком, торчавшим у меня из-под тропической рубашки, как бы я его ни пытался куда-то поглубже засунуть. Честно говоря, я просто не хотел оставлять его в каюте, отправляясь с Дружининым на берег.

– Дайте-ка, – сказал он мне. – Так, а то, что он снят с предохранителя – это вы специально?

Я мучительно вздохнул (а что такое предохранитель?) и окинул взглядом наше неизменное «Кафе де Пари» – ведь все лица вроде как уже смутно знакомые… И как бы увидеть цепочку ангелов с «Орла», и прогнать Дружинина, и сесть с ней за столик, и говорить ни о чем.

– Ну понимаете, Дружинин, в Хельвиле лучше быть вооруженным. То, что меня пытались убить на берегу и не пытались на борту, вы, наверное, знаете.

– Она говорила. Добавляла: да что же он у всех путается под ногами, этот Немоляев. Извините.

– Это не у нее ли я путался?.. Стоп, Дружинин. А не хотите ли вы сказать, что это она?..

Дружинин, кажется, впервые на моей памяти развеселился и фыркнул пивной пеной:

– Рузская – чтобы нанимала на берегу убийц, науськивая их на вас? Немоляев, перестаньте шутить. Я не этого от вас ждал.

Мне стало стыдно, и я отбился с помощью нападения:

– А ждали немедленного раскрытия заговора в течение суток… Шучу, продолжаю то есть шутить, не обижайтесь. Я просто факты пока собираю. Так что сказала Рузская, кроме того, что я под ногами путаюсь? Дословно?

Дружинин устремил невидящий взгляд на соседний столик:

– Что сказала… Да она со мной никогда особо… так, бормотала иногда под нос, будто я кошка какая-то… Ну, вот так: Немоляев что-то такое знает, но сам об этом не догадывается, или еще говорила… что он вообще в целом умный, а таких устраняют на всякий случай.

– Не порадовали, Дружинин, я и сам знаю, что умный, а толку… Хорошо, тогда откройте страшные секреты. Кто из команды на вас работает? Кто вам сказал, что на корабле готовится бунт?