Алекс Тарн - Станцуем, красивая?

– Не пью, – горько кивает Ирочка.

– Ну вот. Остается бормотуха и конина. Выбирай.

– Бормотуха, – решает Ирочка после минутного размышления. – И чтоб потошнее. Чтобы облеваться вусмерть. Что-нибудь типа «Агдама». Может, выблюю из себя этого гада.

Анька с сомнением хмыкает:

– Что-нибудь типа «Агдама»… Ты прямо как в ресторане, подруга. Это уж какое будет. Давай бабки.

– Пятерки хватит?

– Обижаешь. Во-первых, не одна пьешь, а с партнером. Во-вторых, надо и хозяев угостить. В-третьих, какую-никакую закусь тоже закупить придется. Хотя бы сырки и черняшку. Короче, давай червонец.

– Червонец? – с сомнением повторяет Ирочка.

– А ты как думала? – нажимает Анька. – Это счастье дешево обходится, а горевать всегда накладно. Давай, давай, не жмись.

Конечно, заломленная Анькой сумма представляет собой натуральный грабеж, учитывая, что сама Ирочка пьет, как птичка. Для намеченной цели, которая описывается малоаппетитной формулой «нажраться и поблевать», ей лично хватило бы и одного стакана. Но Анька знает, что ничто так не отвлекает от черных мыслей, чем другие черные мысли. Пусть лучше думает не о своем подлеце, а о том, что на ее несчастье наживаются лучшие друзья.

Она находит Роберта возле курилки в коридоре, прижатым к стене долговязым Валеркой Филатовым. Тот все никак не может отойти от проглоченного объема политинформации.

– Ну и не поедем, им же хуже! – горячится Валерка. – Сначала они нам Олимпиаду подпортили, теперь наша очередь! Все правильно!

Анька рада прийти другу на помощь:

– Роберт, можно тебя на минутку?

– Фу-у… – облегченно вздыхает Шпрыгин, выходя за Анькой на лестницу. – Спасибо, Анечка. У меня от этой ярузельской олимпиады в афгане уже уши трубочкой заворачиваются.

– У меня к тебе дело, – говорит Анька. – Ирочке нужно срочно выпить. Я бы с ней и сама посидела, но не могу. Ты сможешь?

Робертино заметно оживляется:

– Отчего же нет? Выпить – это мы завсегда.

Только у меня… – сама понимаешь…

– Ирочка башляет, – успокаивает его Анька, показывая Ирочкину банкноту.

– Ого! – удивляется Шпрыгин. – Неужели все настолько серьезно? На целый червонец?

– В общем, план такой, – серьезно говорит Анька.

– Нужно сесть с нею, чтоб она напилась и выговорилась. Чтобы сильно напилась. Бормотухой, для большей тошности. Кабак не подходит, нужно что-то более домашнее.

– Где ж я тебе хату найду в такое время?

– Нет-нет, – мотает головой Анька. – Хата не годится, ассоциации не те.

– В смысле?

– Робертино, не придуривайся, – сердится Анька.

– На хату женщина и мужчина ходят не для того, чтобы выпить.

– Ах, ты об этом…

– Об этом, об этом.

– Кстати, – говорит Роберт, искоса поглядывая на Аньку. – А почему ты сама не можешь?

– Не твое дело. Не могу, и все.

Шпрыгин сокрушенно качает головой.

– Ох, погубишь ты себя, Соболева. Как пить дать…

– Вот и пей, пока дают! – перебивает его Анька.

– А я со своими проблемами сама разберусь!

Какое-то время они молчат, затем Анька смущенно гладит приятеля по плечу.

– Извини, Робертино, я не хотела. Ты же знаешь, как я тебя…

– Так и ты знаешь, – отзывается Роберт и машет рукой: – Ладно, проехали. На чем мы остановились?

– На том, что не годится ни хата, ни кабак.

– Что же тогда? Садик? В парке на скамейке?

– Координатографы.

– Координатографы? – переспрашивает Шпрыгин и тут же расцветает: – Анька, ты гений! Самое то. А Димыч пустит?

– Пустит. Я вас сама туда заведу.

– Ну, тогда-то ой… – Робертино довольно потирает руки.

– В общем, так, – деловито говорит Анька. – Бери червонец, бери портфель и беги затариваться бормотухой. Тут как раз хватит на четыре пузыря и на закусь. Когда будешь готов, позвонишь мне с улицы из автомата. Двушка-то у тебя найдется?

– Ну, не такие уж мы и нищие, – надменно распрямляется Роберт. – Чай, при коммунизме живем. Вот гляжу я на тебя, Соболева, и думаю: ну почему я такой старый? Почему я не родился хотя бы на десять лет позже?

– Робертинушка, милый, я ж тебе сто раз говорила: ты не в моем вкусе, – улыбается Анька.

– Знаю, знаю, – уныло кивает он. – Я красавец, а тебе нравятся уроды. Ну хочешь, я себе морду шрамами исполосую?

Анька смеется:

– Вот когда исполосуешь, тогда и поговорим. А пока дуй в гастроном, время не ждет.

Время не ждет – ждет Ирочка, и Анька поспешно возвращается в комнату.

– Потерпи еще немножечко, Ируня, скоро пойдем.

– Пойдем? Куда? – равнодушно отзывается дюймовочка.

– Пить, – коротко отвечает Анька. – Как ты заказывала. Не передумала?

– Нет.

Теперь надо позаботиться о прикрытии.

Дисциплину в отделе победившего коммунизма не блюдут, поскольку известно, что этот самый передовой общественный строй зиждется не на страхе наказания, а исключительно на сознательной любви к труду. Тем не менее, определенной грани приличий еще никто не отменял. В отделе она формулируется следующим образом: в каждый момент времени каждый начальник имеет право получить пусть и не всегда правдивый, но, по крайней мере, внятный и логичный ответ на вопрос, где находится тот или иной вверенный ему сотрудник.

Дабы не смущать начальников, эту информацию обычно сообщают не им, а Нине Заевой. Поэтому, проведав Ирочку и убедившись, что та по-прежнему пребывает в состоянии скорбного бесчувствия, Анька направляется в женскую курилку, где Мама-Нина, склонившись над подоконником и зажав в зубах сигарету, сосредоточенно перерисовывает очередную выкройку.

– Мамочка-Ниночка, мы с Ируней уходим.

– Совсем? – не оборачиваясь, интересуется Нина.

– Ты что, какое «совсем»… – почти обижается Анька. – Рабочий день еще не закончился. Надо сходить на ЗПС, отнести перфоленты на координатограф. Ну, и проверить заодно, что там как.

– Ясно, – гудит Нина. – Стряхни.

– Что?

– Стряхни! Скорее! Сейчас упадет!

Поняв наконец, что от нее требуется, Анька осторожно вынимает из маминого рта сигарету и, стряхнув в раковину столбик пепла, водворяет ее на прежнюю позицию.

– Если Зопа будет спрашивать, скажи, что к трем я обязательно вернусь. Так и скажи: просила передать, что обязательно вернется, пусть не волнуется.

– А чего ему волноваться… – искренне удивляется Мама-Нина. – Вы же не развлекаться идете, а работать.

Что ж, можно сказать и так. Глушить бормотуху в компании со скорбящей Ирочкой, попеременно переходящей от апатии к истерике и назад, – не слишком большое развлечение.

Корпус ЗПС – завода печатных схем – расположен в пятнадцати минутах ходьбы от конструкторского бюро. Это чисто территориальное разделение проектирования и производства является главным залогом творческой свободы сотрудников отдела. Как утверждает Робертино, на данном примере даже малый ребенок может понять глубинную связь между пространством и временем.